— Ершалаим особенно прекрасен на рассвете, когда смотришь на него с окрестных холмов. Огромные листы золота, покрывающие крышу Храма, ослепительно сияют и играют бликами в лучах восходящего солнца, а стены Храма такие белые и чистые, что издали похожи на снег, который зимой порой ложится на вершины гор. Во время праздника Песах в городе можно увидеть разных интересных людей из всех уголков империи и множество диковинных товаров.

— Матфей, а как ты думаешь, когда мы войдем в город, первосвященники откроют перед Учителем во всю ширину ворота Храма, чтобы торжественно, вместе со всем народом, приветствовать его?

Умудренный жизненным опытом бывший мытарь в ответ лишь неопределенно повел головой и вновь углубился в свои записи. Было нетрудно догадаться, что он описывает утренний случай со слепцом из Иерихона. Аккуратно одетый, коротко стриженный человек по имени Филипп, сидевший рядом с задремавшим Бар Таламеем, также держал в руках и рассматривал кусок пергамента, казавшийся старым, ветхим и почерневшим. Единственный из путников, не считая самого рабби, он свободно владел греческим, так как вырос на севере, в эллинской общине, и на рынках на свои последние сикели нередко покупал списки из книг древних греческих философов. Иногда он обсуждал прочитанное с наставником, тоже на греческом, поэтому содержание их бесед почти для всех оставалось непонятным.

Андрей что-то тихо сказал Кифе, а затем обратился с вопросом к еще одному их спутнику, который почти всю дорогу из Вифсаиды молчал, словно витал в своих мыслях где-то далеко. Это был невысокий, относительно молодой человек, с небольшой светлой бородкой и коротко постриженными русыми волосами — единственный из всех учеников родом не из Галилеи, а откуда-то из Иудеи. К их компании он присоединился совсем недавно — лишь прошлой осенью. Он был необыкновенно смышленым, хорошо разбирался в делах денежных и юридических. Но как человек для многих из своих спутников он по-прежнему оставался загадкой.

— Йехуда, а у нас остались еще хоть какие-то деньги? Если мы все-таки доберемся до Иерусалима, они нам там очень понадобятся.

— У нас с собой семьдесят серебряных сикелей и еще тринадцать римских динариев. Хватит дня на три, не больше.

Он вынул откуда-то из-под одежды кошелек из плотной материи, крепко завязанный кожаным шнурком, и слегка потряс им. Увесистым кошелек явно не казался.

Кифа-Шимон давно исподволь наблюдал за этим человеком. Он ему не доверял. Уж слишком тот казался закрытым. Правда, однажды, проснувшись среди зимней ночи, он неожиданно услышал, как наставник, греясь у костра, о чем-то оживленно беседовал с Йехудой. Приблизившись, Кифа смог расслышать, что иудей с неподдельной страстью в голосе расспрашивал рабби о том, как устроена наша Вселенная, откуда взялся сияющий ночной небосвод и кто сотворил сами звезды, а тот подробно объяснял ему. Затем Йехуда внезапно сменил тему и спросил Учителя, в чем заключалось предназначение лично его, Йехуды, жизни. Кифа напряг весь свой слух, чтобы услышать ответ, но в это мгновенье тяжелая, непреодолимая сонливость навалилась на него, прочно сковав его веки, и поэтому слова Учителя Йехуде он так никогда и не узнал.