— Может быть, он на самом деле и не прозрел. А что, если ему просто показалось? Ведь даже и у зрячих порой бывают странные вспышки перед глазами и непонятные видения.

Тома, бывший плотник, которого ценили за то, что он к любому делу относился очень аккуратно и ответственно, был рядом с нищим, хорошо видел, как тот широко открыл глаза и встал, но сомнения все равно не покидали его.

— Ну да, и после этого он быстро встал и шел за нами на своих двоих, рассматривал небо и горы, кричал от изумления. Скорее всего, он просто не смотрел себе под ноги, поэтому и споткнулся о тот камень. Откуда ему вообще было знать, что человек, шагая, должен смотреть себе под ноги?

Бар Таламей, о котором Учитель как-то сказал, что он — единственный человек, совершенно лишенный лукавства, не мог даже и представить себе, как можно усомниться в чуде, совершенном, уже далеко не впервые, прямо на их глазах.

— Тома, ты же видел Лазаря. Когда мы уходили, он был жив, сидел подле своего дома, хотя до этого уже четвертый день как лежал мертвым и так вонял разлагающейся плотью, что ни у кого даже не было сил подойти к нему.

Шимон на правах старшего дал указание трем другим своим спутникам обойти местность вокруг, в надежде хотя бы издали увидеть хоть какое-то пятнышко зелени среди скал. Но посланники вернулись еще более изможденные, чем раньше, без всякого результата. Юный Иоанн, сын Зевдея, младший брат Иакова, тоже рыбака из Капернаума и самого доверенного после Кифы последователя наставника, устало положил голову на большое плечо Левия Матфея. Во внешности Иоанна, которому лишь недавно исполнилось семнадцать, по-прежнему было что-то детское и даже почти ангельское: светлые длинные локоны, наивный взгляд, тонкие руки и плечи. Со стороны он мог бы показаться слишком незрелым для столь серьезной мужской компании, но Учитель не отверг его, а, наоборот, с первых же дней стал относиться к нему заботливо и по-отечески тепло. Во время вечерних трапез Иоанн часто занимал самое почетное место, по правую руку от рабби, зачарованно внимая его мудрым речам.

— Матфей, ты ведь много раз бывал в Ершалаиме? Мне так не терпится увидеть его. В детстве он мне часто снился. Отец будет очень горд за меня и Иакова.

Левий Матфей, как всегда, когда выдавалась свободная минута, приводил в порядок свои записи. Он постоянно носил с собой в нагрудном кармане хитона куски пергамента, на которых чернилами, но чаще просто кусочком угля делал подробные записи, стараясь не упустить ничего важного из проповедей и просто слов Учителя, сказанных им в какой-нибудь бытовой ситуации. Он также, правда кратко, фиксировал самые важные из событий, которые с ними происходили. До того как стать одним из «ловцов душ человеческих» Матфей был мытарем главной римской таможни в Капернауме, бывшем не только рыбацкой деревней, но и пропускным пунктом по дороге из Сирии. Ремесло мытаря считалось самым презираемым, но в то же время очень ответственным и доходным, поэтому, когда Левий Матфей, будучи в весьма зрелом возрасте, решил бросить его, чтобы посвятить себя учению, этот поступок поверг весь город в изумление.