Я ошиблась. Прочитав в «Монд» о выстрелах в Сорбонне, где Анжела писала диссертацию, я повисла на телефоне. Послала ей штук десять сообщений на голосовую почту. Совершила больше дюжины звонков на разные номера парижской полиции, где раздраженные визави отказывались понимать мой скверный французский. И только когда американское посольство связалось со мной как с ближайшей родственницей, я поняла, что это серьезно. А когда инспектор Валентин позвонил и сообщил, что это, скорее всего, убийство, до меня дошел весь ужас ситуации.
— Браслетики, мадемуазель? — парень в грязной футболке тычет мне прямо в нос связку плетеных красно-белых браслетов и пытается натянуть свой товар мне на руку, но я ору ему прямо в лицо:
— Нет!
Он отшатывается, будто я его ударила, — изумленно вскинув брови и приоткрыв рот. Я бормочу что-то невнятное, типа «мерси», но он уже переключился на кого-то другого.
Дыши глубже. Все уже произошло. Просто, фак, успокойся. Я трясу сведенными в судороге кулаками, чтобы снизить в них напряжение, и поднимаю глаза к небу. Яркая синева, пронизанная тонкими перистыми облаками, охлаждает мой мозг, и сжимающий сердце страх медленно отступает.
Окна дома, в котором жила Анжела, выходят на фермерский рынок, расположенный на узкой улочке напротив станции метро. Здесь гораздо оживленнее, чем на таких рынках в Сан-Диего: люди целуются при встрече по-французски, в обе щеки, все радуются жизни. Откуда-то долетают звуки аккордеона, и этот милый узнаваемый саундтрек Парижа заставляет меня скрежетать зубами.
Я останавливаюсь у неказистой двери дома Анжелы и опускаю на землю спортивную сумку. Мы когда-то ездили в Париж с родителями, и я помню, что Монмартр стал центром парижского уличного искусства больше ста лет назад. Через каждые пару метров вдоль улицы сидят художники с картинами и фотографы с черно-белыми работами.
Ничего не имею против изобразительного искусства, например анатомических атласов, карт нервной системы человека или эскизов восемнадцатого века. Картины, изображающие эмоции и чаяния, оставляют меня равнодушной, а неопределенные абстракции всегда казались мне пустой тратой времени.
Мне нужен смысл. Мне нужна определенность.
Анжела не такая. Сверхъестественная способность моей сестры-близнеца переживать по поводу малейшей неприятности, случившейся с кем-нибудь, была расхожим поводом