– Я не жалею о том, что Горс и Олдерли мертвы, – проговорил Милкот. – Оба были злыми людьми. Они принудили меня…

Осекшись, Милкот отвернулся к стене.

«Разве шантаж не худшее преступление, чем содомия?» – подумал я.

– К чему они вас принудили? – спросил я.

– Олдерли нужна была серебряная шкатулка из кабинета лорда Кларендона – я так и не узнал зачем. А еще оба требовали денег. – Лицо Милкота исказила гримаса. – Все больше и больше. Мне даже приходилось красть у его светлости… – Милкот снова повернулся ко мне. – Олдерли обещал, что, заполучив шкатулку, оставит меня в покое. Клялся честью. Но честь ему была неведома. Этот мерзавец солгал.

– Олдерли увидел госпожу Хэксби, когда она работала в павильоне, – догадался я. – Он тут же сообразил, что вы ему еще пригодитесь.

– Для меня это стало последней каплей. – Милкот закрыл лицо руками. – Олдерли жаждал ей отомстить. Он велел мне в субботу заманить госпожу Хэксби в павильон, когда разойдутся все работники. От меня требовалось придумать благовидный предлог – скажем, задержать ее, чтобы обсудить ход работ: позволит ли господину Хэксби здоровье выполнить заказ в срок? А еще Олдерли сказал, что крышка колодца должна быть убрана, а дверь павильона не заперта и калитка в саду тоже. И в тот момент я понял, как низко пал.

В камере воцарилась тишина. Снизу со двора доносились то окрики, то вопли, то смех.

– Я не мог допустить, чтобы Олдерли заманил госпожу Хэксби в ловушку. – Милкот встретился со мной взглядом. – Я не желал участвовать в подобном деле, сэр. Я притворился, будто согласен. Однако я не сказал госпоже Хэксби ни слова и подстерег Олдерли сам. Но этот негодяй догадался, что я задумал, и набросился на меня со шпагой. Я сбросил его в колодец, о чем нисколько не жалею. Я оставил тело в воде, чтобы Горс обнаружил его в понедельник утром. Впоследствии я опасался, что моя виновность будет очевидна всем. Запаниковав, я написал Чиффинчу трусливое письмо, обвиняя в убийстве госпожу Хэксби, и за это мне нет прощения.

Признание вытянуло из Милкота последние силы. Он резко опустился на койку, представлявшую из себя соломенный тюфяк на узкой каменной полке, тянувшейся вдоль стены.

– Письмо было ошибкой, – заметил я. – Напрасно вы отправили его именно Чиффинчу. Немногим было известно о его участии в этом деле.

Милкот застонал и привалился спиной к стене камеры. Я не понимал, что им двигало. Не человек, а клубок противоречий. С одной стороны, он остался прежним – тем же бравым солдатом, верным слугой и настоящим джентльменом, заслужившим всеобщее уважение. Но с другой стороны, его странные наклонности так и выпирали вперед, будто сучки на деревянной доске, и являлись такой же его частью, как храбрость или учтивость. Однако не они сами заставили Милкота пойти на неблаговидные поступки – им руководил страх разоблачения.