Голова Эйвери внезапно оторвалась от подушки.

– Да уж, если в пласте газ, обязательно взорвется, – пробормотал он и откинулся назад, хватая воздух хриплыми глотками.

Страдальческое выражение на лице старика репортершу ничуть, похоже, не тронуло. Ее слишком встревожило другое.

– Правильно ли я понимаю, что вам известно об этих убийствах? Полицейская экспертиза соберет нужные доказательства, дело лишь во времени.

Старый шахтер ухмыльнулся, показав камере зубы.

Маргерит Деверо, похоже, отчаялась добиться ответа.

– Снято, – сказал оператор, прекращая съемку.

Что-то щелкнуло – Эрл Эйвери нажал кнопку на пульте, подавая сигнал на сестринский пост.

– Извините. Это нарушение внутреннего распорядка. – Дверной проем заполнила фигура старшей медсестры. – Вы должны незамедлительно покинуть заведение.

Она проверила пульс Эйвери, сняла висящую на крючке кислородную маску, поместила ее на лицо страдальцу и отрегулировала расходомер на баллоне.

Медсестра и телевизионщики вышли из палаты, и Эрл Эйвери, провалившись в подушки, предался воспоминаниям.

Бруна… Он подцепил ее в каком-то баре в Чикаго. Крупная девушка со скандинавским акцентом. Ничего особенного, но тело… Оно разбудило в нем голод. Она допила свое пиво, и он, как подобает джентльмену, предложил проводить ее домой. Она согласилась. В пустынном переулке он прижал ее к кирпичной стене и получил свое. Очнувшись позже, он с удивлением обнаружил шишку на голове. Бруны уже не было. На этом все и закончилось. Потом, позже, от нее начали приходить письма на ломаном английском. Нелепые, жалостливые письма, в которых она умоляла дать денег, чтобы ей не пришлось отдавать одного или обоих их сыновей в приемную семью. Со временем письма прекратились, и он более или менее забыл о ней. Он и сам толком не знал, зачем сохранил письма, но было приятно думать, что у него есть сыновья.

Дрожащей рукой Эйвери потянулся за стаканом воды на прикроватном столике. Сделал большой глоток, пролив часть на подбородок, и отпустил мысли еще дальше в прошлое.

Позднее лето, когда ему было семнадцать. Стояла жара, и ему это нравилось, хотя работы на ферме хватало и приходилось подолгу оставаться в поле, собирать сено в тюки. Заготовленные на зиму тюки хранили высоко под крышей. Оттуда, из проема с цепным блоком, поднимавшим тюки, он и увидел ее – юную, соблазнительную дочку соседского фермера в струящемся платье в цветочек. Плотно облегающий лиф подчеркивал тонкую талию. Тело под платьем дышало и танцевало, и он скатился по деревянным ступенькам и дальше – в зыбкий августовский зной.