Эйвери улыбнулся – он всегда с удовольствием вспоминал тот давний эпизод.

Она вошла на кукурузное поле и, легонько пошлепывая пальцами по длинным зеленым листьям второго посева, исчезла между рядами, выбрав короткий путь к дому. Как будто невидимая рука потянула его за кольцо в носу, он последовал за ней в остывающий дневной жар, в кукурузу, раздвигая листья и толстые стебли, увязая тяжелыми рабочими ботинками в суглинистой почве. Прибавив шагу, он заметил мелькнувшее через два ряда яркое платье. Несколько минут он шел за ней, выжидая, пока она уйдет подальше от края поля. Сладковатый запах созревающего урожая затягивал все глубже. Жужжание перелетающих от кисти к кисти пчел сливалось в громкий, непрерывно давящий гул. По коже прошел зуд, как будто его накрыл муравьиный рой. Монотонное пчелиное жужжание ввинчивалось прямо в череп. Дыхание сбилось, он припал на колено, и в глазах померкло. Он царапал, скреб ногтями землю, словно ища утерянное зрение, потом свалился на четвереньки и уткнулся лицом в суглинок, всасывая грязь. Постепенно, мало-помалу свет вернулся – и с ним пришло новое желание, новое влечение.

Испугавшись, что потерял ее, он заметался, сломав несколько стеблей. Он носился вдоль и поперек рядов, сминая кукурузу, пока впереди, футах в пятидесяти, не увидел ее. Она шла все так же, неторопливо, раскинув руки и слегка касаясь широких листьев. Он больше не мог просто следовать за ней – голод уже пустил в нем корни. Забыв обо всем на свете, он устремился к ней, и она обернулась и вскрикнула. Он прыгнул, сбил ее с ног так, что вышиб дух, и обхватил руками ее лицо. Она сильно укусила его, и все равно он не испытал ничего, кроме радости. Найдя гладкий изгиб скул, он с той же огромной силой, с какой дергал цепь подъемника, свернул ей шею и услышал хруст. Он получил ее всю. Лежа на еще теплом теле, вдыхая запахи кукурузы и чернозема, он чувствовал себя по-настоящему живым.

Потом он отнес тело далеко в лес, в старую известняковую пещеру, которую сам же и нашел раньше. Осторожно спустился по крутому склону. Склонившись над ней в тусклом свете пещеры, он едва смог раскрыть лезвие перочинного ножа – так сильно дрожали руки. А потом воткнул тонкое лезвие из углеродистой стали под ребра. И устроил пир. Каждый кусок добавлял сил, и, укрепившись, он поднял тело на край глубокой вертикальной шахты в конце пещеры. Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем снизу донесся глухой звук удара.

Выбравшись из темноты с пустыми руками, он зажмурился от слишком яркого света, споткнулся, упал и сломал лодыжку. Теперь, когда он лежал на больничной койке, воспоминание о том дне мгновенно отозвалось болью в ноге. Но оно стоило этой боли, ох стоило. Стоило любой боли.