Она залезла внутрь и осторожно вытащила из главной спальни крошечную куклу-папу. Вот он. Она хотела, чтобы папочка был в ее комнате, а не с мамой. Указательным пальцем Мэгги столкнула маму с маленькой кровати. Кукла со стуком упала на пол. Так-то лучше.

Ля-ля-ля-ля.

…Она так хорошо помнила кукольный домик, помнила этот момент так же ясно, как помнила запах отца, когда тот приходил к ней ночью. Запах одеколона «Олд спайс». Она посмотрела на фотографию на столе, на себя в отцовских объятиях. Когда сделали эту фотографию, ей было пять лет. Он все время был страшно занят. У него не хватало времени на семью, на Мэгги — кроме ночей, когда он нежно трогал и целовал ее. Он говорил ей, что это любовь, и ее тело откликалось на него, открывалось ему. Она ничего не могла с собой поделать.

Именно так Мэгги узнала о любви — в маленькой сырой спальне с пальмой за открытым окном и бездонным небом Флориды, наблюдая за тем, что они делали вместе.

Даже сейчас она жаждала прикосновений отца. Увы, они остались в прошлом. Иногда она трогала себя, представляя, что это ее касаются его руки. Она любила и ненавидела его за это. Но еще больше она ненавидела тех, кто забрал его у нее.

Ля-ля-ля-ля…

Глава 39

Глава 39

Знак на моей приборной панели идентифицировал меня как курьера. Таким образом, с охраной гаража не было проблем, и я могла припарковаться на пятачке для курьера прямо напротив «Сан-Траст-Плаза». Я была в «Неоне» и практически невидима — защита включена.

Мы следили за ней три дня — меняя смены, занимаясь повседневными делами, пренебрегая личной жизнью и проводя в больнице столько времени, сколько могли. Думать о приближении Рождества было все равно что выворачивать кишки наизнанку. Было непросто выкраивать время, чтобы побыть с Раузером в больнице и дать Белой Мусорке хоть какое-то ощущение нормальности. Дети Раузера звонили почти каждый день, но так как толку от их присутствия здесь не было никакого, они не вернулись, как и его бывшая жена. Нил решил прекратить бойкот своей офисной работе и по-настоящему взвалил на себя обязанности. Он делал все возможное, чтобы, пока я не смогу вернуться на полный рабочий день, так сказать, тушить возникающие пожары. Дайана помогала ему и, по его словам, ей не было цены как организатору.

Тремя днями ранее, полная отвращения и злости, я, выйдя из огромного офиса Маргарет, позвонила Дайане и описала ей наш разговор. Дайана была в шоке. Я слышала в ее голосе недоумение и страх. Она знала, что после этого никогда не сможет вернуться в фирму «Гусман, Смит, Олдридж и Хейз» — по крайней мере, пока Хейз на свободе. Помимо очевидного потрясения от осознания того факта, что ее непосредственная начальница, та, кем она искренне восхищалась, вела опасную тайную жизнь убийцы, на Дайану теперь свалился еще один удар — она осталась без работы. Я сделала ей предложение, которое и близко не лежало рядом с тем, что платила ей Хейз, зато теперь она могла не опасаться, что новая работодательница зарежет ее. Дайана беспокоилась обо мне. Мы с ней разговаривали каждую ночь. В те дни, когда ей не удавалось попасть в больницу, она расспрашивала о состоянии Раузера. Она живо интересовалась тем, какие сведения о Маргарет удалось собрать нашим агентам наружного наблюдения. Она расспрашивала меня о моем эмоциональном состоянии и, вообще, ела ли я последние пару дней что-нибудь, кроме пончиков, сидя перед Пичтри-стрит, 303. Она не раз приходила ко мне потусоваться с Белой Мусоркой и побаловать ее сливками.