– Закке! Арету Франклин стошнило прямо на мои бумаги!

Едва эти слова срываются с моего языка, как я понимаю, до чего нелепо они звучат, и страдальчески закатываю глаза. Крохотный лохматый песик, округлив глаза, смотрит на меня с ковра гостиной. Закке высовывает голову из кухни.

– Звучит как отговорка, – фыркает он.

– Чего?

– Чтобы не работать. Учитель, пес сжевал мое домашнее задание!

– Но она в самом деле его сжевала! Точнее, облевала.

– Прости. Ты же знаешь, какой у нее слабый желудок.

Я насупилась и наткнулась на виноватый взгляд Ареты Франклин. Ну и что с того, у меня тоже иногда бывают проблемы с желудком, но чужие вещи я пачкаю редко. А если такое все же случается, то приношу извинения. Не то что Арета, которая с гордым видом восседает на ковре с поблескивающей лужицей рвоты перед ней. Выражение ее морды говорит: Извини, но это мой стиль. Меня может стошнить на все что угодно. Привыкай.

Кстати, нет ничего удивительного в том, что у нее проблемы с желудком, если учесть, что она регулярно глотает пробки от бутылок и камни. Нам явно попался экземпляр, который плевать хотел на то, что пишут в умных книгах о микрофлоре кишечника, которые мы штудируем в последнее время.

– Ничему твою собаку жизнь не учит, – ворчу я.

– А кого она учит? – резонно возражает Закке.

Он бросает мне рулон туалетной бумаги, и я ловлю его на лету. А потом мой приятель снова исчезает в кухне. Я отрываю небольшой кусок и пытаюсь вытереть со стопки моих бумаг комок рвоты (да, это действительно комок – представьте себе крем-брюле без карамельного слоя снизу). Статья об Элизабет Шорт, которую я только что написала, размокла от сырости. Вот блин.

Я сердито чешу за ухом этого раздражающего, но – ах! – такого милого песика, встаю и иду на кухню. Протискиваюсь мимо Закке и демонстративно швыряю измазанную рвотой бумагу в мусорное ведро перед ним. После чего, громко вздыхая, принимаюсь мыть руки под краном.

– На помощь! – немедленно реагирует он. – Кто-то сегодня явно встал не с той ноги.