Тела Спенсера и Грассо синхронно оторвались от пола и медленно двинулись вверх наперекор силе тяготения. Их ладони — у Грассо правая, у Спенсера левая — оставались припаяны к камню, который теперь уже светился, как в горниле. Раскаленный пар святой воды конусом вращался у них над головами, образуя воронку смерча, куда медленно затягивало мужчин. Возле потолка какая-то сила развернула их ничком, так что теперь ноги оказались на одном уровне с плечами. Они словно плашмя парили в воздухе. Здесь их начало кружить по часовой стрелке, будто спицы в колесе, чьей ступицей служил камень. Все быстрее и быстрее, пока очертания двух тел не слились в один размытый круг. Теперь перед глазами Делани и Данема вертелась одна гигантская, безликая фигура, державшаяся за ослепительный шар золотого огня. Тонкий, чуть ли не на пороге ультразвука, визг заставил обоих зрителей вскрикнуть от боли.

В центре вихря рявкнул взрыв, и раскаленные зерна белого песка принялись жалить Данема и Делани, как тысячи разъяренных ос. Смерч замедлился, и из воронки вывалился Спенсер, тяжело грохнувшись на пол. Грассо же оставался подвешен, хотя больше не вращался. Он все еще сжимал в руке камень, который теперь напоминал кусок каменного угля. Священник не мог ни говорить, ни контролировать свои движения. Если на то пошло, он был словно заморожен. Его тело не спеша повернулось вертикально, затем чьи-то невидимые пальцы ухватили его правую руку и с силой вздернули вверх. Камень упал на пол возле ног Спенсера и вновь обрел прежнюю белизну. Священник вскрикнул от боли, когда дернули его больную, левую руку. Затем ноги: их вытянули вниз и скрестили ступни. Растянутое тело повлекло вверх, пока между макушкой и потолком не осталось примерно с дюйм. Вдруг раздался звонкий гул, словно металлом ударили о металл, и из правой ладони Грассо плеснула кровь. Еще удар — и кровавое отверстие пробито в левой ладони. Третий удар — в ступни. На лбу священника выступили крошечные алые капельки, словно ему на голову надели терновый венец.

— Его распинают! — вскрикнул Данем.

Грассо смотрел вниз, на Патти и Кайла, до сих пор прижатых к стене, и по его глазам было ясно, что священнику предстало видение, которое только он мог видеть. Грассо тщетно пытался что-то сказать. Он заплакал, лицо исказилось гримасой боли. Слезы, однако, были вызваны не физической мукой, которой теперь подвергалось его тело; это были слезы отчаяния, внутреннего напряжения, чувства предельного стыда и осознания собственной ничтожности в присутствии чистоты и совершенства, которых — как он теперь понял — ему так не хватало.