– А что, монахи могли влюбиться? – не выдержал Влад. – И что они тогда делали?

– То же, что и все, – Людмилочка прыснула со смеху.

На столах горели свечи из настоящего воска. Еда оказалась отменной, особенно соленые лисички и фаршированная рыба. Официант принес красное и белое вина на выбор.

– Из монастырских погребов, – сказал он.

– Так что же все-таки делали монахи, когда влюблялись? – спросил Влад, когда официант отошел.

– Молча страдали и молились... – ответила Тина.

– Эх, не понимаю я этого! – Влад даже перестал есть. – Представляете себе? Скачешь на лихом коне, ветер свистит в ушах, небо синее-синее, воздух прозрачный, вокруг ширь необъятная, простор, удаль, кровь молодая кипит... И все это променять на келью? Видно, я к этой бесшабашной жизни слишком привязан. Может быть, она нам на то и дана, чтобы брать от нее полной мерой?

За окнами стемнело. В зале прибавилось посетителей. Пахло воском, сушеными грибами и травами.

– Давайте танцевать, раз мы пришли развлекаться! – потребовала Людмилочка.

Тина была так увлечена своими мыслями, что не замечала ход времени. Или это время остановилось? Какая чудесная музыка... голова кружится от легкого вина...

* * *

Домой ехали на такси. Тина закрыла глаза – ей все чудился звон тяжелых монастырских колоколов, бешеная скачка, мокрые бока лошади, жаркие пуховые перины, парчовые душегреи, уборы из скатного жемчуга, сброшенная на пол кольчуга, длинные черные косы, слезы разлуки... Бог знает, что чудилось ей в дреме в скользящем по ночному городу такси, как на стыке времен – где уже не отличишь явь и сон, морок и реальность, предчувствие и ожидание... где все смешалось, переплелось...

Сиур назвал таксисту свой адрес, и она не возражала. Ей хотелось плыть по течению, без цели, без забот, без мыслей...

Мокрый асфальт заблестел в свете фар. Пока они ехали, хлынул моментально созревший летний ливень. Тина и Сиур успели намокнуть, пробежав несколько шагов до подъезда.

В квартире было тепло. Закрыв за собой дверь, он прижал Тину к себе, приподнял от пола и поцеловал. Он был счастлив, впервые за свою нелегкую, полную испытаний, разочарований и потерь жизнь. Он понял, что нельзя оглядываться с болью и сожалением на то, что уходит и остается позади. И что, пожалуй, он ничего не стал бы менять в этом порядке вещей...

– Знаешь, мне кажется, я знаю, кто убил племянника Альберта Михайловича... – вымолвила она, едва он отпустил ее.

– Кто?

Переход от поцелуев к убийству был слишком стремителен.

– Ой... то есть я, конечно, не знаю...

– Так знаешь или не знаешь?