Сыщик не вполне определился, как ему быть.
— Ты, дед, живешь в этой халупе? — с трудом владея языком и губами, спросил сыщик.
— Какой я дед? — обиделся тот. — Мне только шестьдесят пять годков стукнуло. Это я поседел рано, работа у меня была ответственная: печки делать. Печник я! Теперь перешел на художественный промысел — корзины плету, туеса всякие сооружаю. Чего мне в халупе-то жить? У нас с женой дом в Старице, каменный. А здесь я случайно очутился — рыбалил маленько, засиделся… в метель попал. Дочкин дом далеко, а мазанка ничейная вот она, рядом, — тут и печка есть, и дровишки, и чайник. Хоть неделю сиди, если жратвы хватит.
Боль в голове Смирнова затаилась: уже не впивалась острыми иглами, не дергала, не вспыхивала огнем — только ныла исподволь, потихоньку. Тело казалось разбитым, вялым; вставать, идти куда-то не хотелось. От слов бывшего печника проснулись, зашевелились в уме мысли.
— Уж не Хлебин ли твоя фамилия? — спросил он, в очередной раз убеждаясь, как тесен, в сущности, мир и как не бывает в нем случайностей.
— Хлебин, — удивленно протянул дед. — А тебе откуда известно?
— Долго рассказывать. Ладно, попробую встать, размяться: и вправду ехать надо. Твоя жена знает, где ты?
— Знает, но все одно волнуется. Я обещался к ночи быть, а сам застрял тут!
— А моя не знает, куда меня черти занесли, — вздохнул Всеслав. — И телефон я потерял. Так что давай будем собираться.
Через полтора часа, попив крепкого чая с водкой и кусковым сахаром, заперев дверь мазанки, они двинулись по снежной целине к деревне. Небо сияло первозданной синевой, снег блестел, ноги проваливались в него по колено и глубже. Хлебин кряхтел, а Смирнов сразу взмок под курткой, превозмогая неприятную слабость, дрожь. Проснулась боль в спине и затылке, затошнило. «Видно, легкое сотрясение мозга я заработал, — подумал сыщик. — Как пить дать. Некстати это!»
Впереди показалось могучее голое дерево, облепленное снегом, воздевшее руки-ветви в жесте немой мольбы, обращенной к небесам. Подошли ближе — у основания ствола намело высокий сугроб, из которого будто выползал, обвивая толстый, мощный ствол, «белый полоз» — древесная жила-нарост.
— Кудеяров ясень, — задумчиво произнес Хлебин. — Чуднóе дерево! Моя теща покойная была помешана на нем. — Он мелко перекрестился и сплюнул в снег. — Все болтала про какую-то несчастную любовь и про