Мне радостно.

Я всегда буду уважать Торран и буду восхищенно любоваться его жутковатой суровой красотой, посиживая за уличным столиком в «Селки». Но мне хватит и вида издали. Торран со своим ветром, грызунами, громом, который слышно аж в Ардвасаре, нас победил.

Мы спускаемся к пляжу под маяком, и я крепко держу Кирсти за руку. Наверное, боюсь, что остров может ей как-то помешать идти.

– Незабудка, поехали домой.

– Не называй меня так, я – Кирсти!

Веревка отвязана, и мы забираемся в лодку. Я дважды дергаю пускач, и мотор ревет.

Кирсти сидит на корме и напевает под нос свою любимую песенку. Какую-то попсу. Когда мы сворачиваем прочь от острова, я вздыхаю с плохо скрываемым облегчением. Мы едем в полном молчании, и вдруг впереди, в пяти ярдах, всплывает тюлень.

Дочь широко улыбается. Да, это улыбка Кирсти – бойкая, озорная, веселая. Ей явно становится лучше. Лечение помогло ей восстановиться, и она уже не считает, что Лидия упала по ее вине, мы смогли переубедить ее. Но моя отвратительная ошибка все равно осталась – я запутал ее самоидентификацию.

Я в этом виноват. Но когда-нибудь мне придется простить и себя.

Тюлень уплывает, Кирсти оборачивается. На ее лицо набегает тень печали – как отголосок дальней грозы.

– Что с тобой, милая?

Кирсти смотрит мне за спину – на Торран.

И медленно говорит:

– Но ведь Лидия возвращалась, правда?

– Да. Но ненадолго.

– А теперь она ушла, и я опять Кирсти. Ведь я Кирсти, папа?

– Да, – отвечаю я. – Ты именно Кирсти. И всегда была.

Кирсти молчит. Подвесной мотор взбивает чистую воду.

– Я скучаю по маме. И по Лидии, – произносит она.