Меня он только после увидел и зашипел:

— И ты здэсь. Жывой, сука.

— А я помирать и не собирался, — отвечаю. — Вот только объясни, зачем я вам понадобился?

Понял паренек, что сболтнул лишнего, и отвернулся. Лежит молчит, а я не настаиваю. Спросил только, где Роин, но он лишь глянул злобно и зубом цыкнул еще раз.

Подумал я, что правды не будет, и пошел с полковником нашим откровенничать.

Васильич сначала вполуха слушал. А когда я про быковский архив рассказал, догадываться стал, во что мы их втянули. Сидим болтаем. Решил я все как на духу выложить, а история немаленькой оказалась. Это же только с первого взгляда все просто: зашли и вышли, а на самом деле, если в кучу собрать, целая повесть получается.

Когда до поджога в штреке дошел, распорядился Васильич проверить, как задержанных спеленали.

— Нам бы только наверх их доставить, — говорит. — Мы же как спасатели шли, наручников не брали.

Письмо быковское ему прочитать дал, но концовку не тороплю — пускай проникнется, думаю. Просматривает послание Васильич и глазом на меня зыркает. Улыбается.

— Ну и что это за тайна столетняя? — спрашивает. — И что это за значки, про которые с таким страхом покойный пишет?

А Вова Козлякин в бреду отвечает неожиданно:

— Камушки это мои. Камушки.

— Вот, — говорю и в сторону носилок пальцем тычу. — Вот и ответ поспел, Сергей Васильевич.

А сам Петра подзываю.

— Каюсь властям, — говорю. — Подходи смотреть, партнер, что я приволок.

И кусок, что отколол, из-за пазухи тащу. Васильич рот открыл и смотрит, как находка наша переливается.

Камень, который чистой воды, действительно заколдовать может. Играет светом от фонариков, и кажется, что внутри у него собственное пламя горит.

Козлякин все чушь свою несет, но под лекарствами спокойнее стал.

— Изумруды, — Васильич выдыхает. — Они же дорогие, наверное?

— Думаю, да. Мы же и сами не знали, что это за значок. В архиве, что псих этот утащил, он редко упоминается. Как обнаружат каверну, так всех участников в НКВД тащат, а то и под арест.