- Вы хотите, дорогой херр, узнать анализ этой руды? - тихо спросил дядя Гнейс, вперяя в него звездочки морщин.

Дубиндус тревожно заерзал на стуле.

- Если это по части теории, - откашлялся он, - по части …кха… теории, то в нашем деле, уважаемый доктор, она не стоит даже той бабы, что снится нам во сне. Осмелюсь просить вас закрепить на бумаге, в двух-трех словах, злокачественность этих осколков с практической точки зрения.

- Злокачественность? - Странная улыбка прошла по лицу доктора - Вы твердо уверены, что вам нужна именно злокачественность вот этих камешков, - он поднял руку с сине-серым осколком, - неизвестно откуда к вам попавших?

- Они попали под мой автомобиль из кармана злоумышленника, - сухо отрезал Дубиндус, - для нас, сударь, всякое вещество интересно не больше, как доказательство.

- В самом деле, - протянул доктор Гнейс, беря со стола лист бумаги и кусая кончик ручки. - Ну, хорошо. Я дам вам именно то, что вы желаете.

С этими словами он набросал на бумагу тончайшее кружево самого причудливого почерка в мире и протянул ее Дубиндусу.

«Могу засвидетельствовать, что представленные мне осколки - сине-серого цвета, твердой консистенции, неправильного октаэдра, будучи положены под шину автомобиля, могут вызвать повреждение этой последней.

Доктор Гнейс».

- Вот-вот! - обрадовался Дубиндус самым искренним образом. - Правосудие вам признательно. Прощайте!

Он схватил со стола осколки, спрятал бумагу в портфель и, не теряя времени, выбежал из комнаты, столкнувшись в дверях с дюжим слугой доктора, спешившим к своему хозяину с неменьшей скоростью.

- Ну! - проворчал Зильке, поддерживая свой нос. - Для палеозойского периода это слишком молодо. Не по возрасту! Сударь, к вам пожаловала какая-то слюдяная палка без всякого промышленного значения, сильно выветрившаяся, я бы даже сказал, склонная стать асбестом, если б это не противоречило науке.

В подтверждение его слов в комнату вошел маститый старец. Белоснежная бахрома волос и бороды украшала его голову. Стекловидные глазки смотрели сквозь стекла пенсне. Стекловидный нос раздваивался к середине и растраивался к самому концу, напоминая удачный водосток, прорубленный в глине. Он был безукоризненно одет и держал себя с достоинством. Это был министр Шперлинг, друг и единомышленник убитого Пфеффера.

- Вы меня узнали! - ласково произнес он, мановением руки отклоняя всякие почести. - Я совершал свой обычный тур в Тироле, тем более что, как известно всему немецкому народу, наступает день моего рождения… Небольшое торжество, которому не следует, совсем не следует придавать национального характера!