— Шпирт! Отец Павел от знакомого лекаря привез, попадье поясницу натирать.

— Тьфу! А мы пить будем! — Судаков выругался.

— Это только так говорится, что спину. Попадья из шпирта вино делает, на ягодах, — объяснил Степка, наливая из бутылки в стаканчик.

— А ты, значит, украл?

— Не украл, поделился по-божески.

Выпили поочередно из одного стаканчика.

— Ты выздоровел, Степан? — спросил Гаврила. — Я слышал, тебя на войне по башке шарахнуло.

— Контузило, — подтвердил Степка. — С тех пор мучаюсь. И не приведи бог!.. То ничего, все понимаю, а то находит. Найдет — и себя не помню. Будто во мне ничего нет, пустой я, как мешок, и по воздуху лечу, и будто я не человек, а ангел.

— Погоди! — остановил его Судаков. — Сейчас на тебя не нашло? Тогда меня послушай. Какие вести о попе, о Тимофее?

— Сидят в тюрьме.

— Осудили?

— Слыхать, суда еще не было.

— Хорошо бы подольше их подержали.

Гаврила слушал разговор, молчал, старался понять, зачем Судаков привел Степку.

— А славный пирог с грибами! — говорил Судаков. — Бог не забывает нас в тяжелое время. Живи — умирать не надо.

— А зачем умирать-то? — спросил Степка.

— Смерть, — она не спрашивает, зачем. — Судаков усмехнулся. — Меня где-нибудь зверь лесной задерет. Гаврила вон сам под расстрел напрашивается: хочет добровольно с повинной явиться. Я звал его с собой на Каму — не хочет.

— Тут дом рядом, — промолвил Гаврила.

— И суд рядом, — Судаков зло рассмеялся. — Родные хоть посмотрят, как тебя судьи к расстрелу приговорят.

Гаврила хмуро молчал.