— Страшно, — признался Упырь. — Страшно…

И уставился на меня. И мне захотелось взять, схватить его за шкирку, треснуть в лоб и тащить, тащить туда, к обрыву.

— Да чего страшного-то? Подходишь, смотришь, а если чего увидишь, то мне свистишь… А я в свой провал провалюсь… тьфу ты, блин, совсем уже всё… Посмотрю в свой провал. Встретимся через пять минут…

Упырь не двигался.

— Ну ладно, — сказал я. — Ты же сам сказал — зря, что ли, в такую даль тащились? Ты же сам хотел на эти провалы…

Я не знаю всё-таки…

— Давай! — рявкнул я. — Пошёл! Пошёл…

Голова стремительно наливалась болью, в глаза протекала красная муть, зубы болели, всё болело.

— Пошёл!

Я смотрел на Упыря и никак не мог понять. Или глазам поверить, что ли… С ним случилось что-то. Или мне так казалось уже, не знаю. Лицо у него как-то изменилось. Расправилось, что ли…

Зачем всё так?

Будто взяли это упырское лицо, и помыли водой с серебром, и отразили в кривом зеркале, и всё выправилось — был Упырь, стал Денис. Человек.

— Ничего, — сказал я. — Всё будет в порядке, поверь мне. Давай. Иди. Иди!

Упырь вздрогнул.

Сейчас он пойдёт.

Провалы ведь чем ещё опасны — края у них неустойчивые. Или берега у них неустойчивые. Они нависают, да, нависают, легко обрушаются, провалы прыгают…

Легко. Меня тошнило. Сильно. Я чувствовал, ещё чуть-чуть — и меня вывернет на синий-синий, сиреневый мох. Что, может, я упаду даже.

Упырь сморщился, сказал:

— Мне Катя сказала, что ты со мной стал дружить только потому, что хочешь в институт поступить. Это правда?

— Катька сказала… А какая вообще разница?