— Но вы принимаете эту систему или не принимаете?

— Такой постановки проблемы у меня нет. Она для меня, повторяю, реальность. С таким же успехом вы можете у меня спросить: «Принимаю я солнце или нет?» Я никогда не. ставил перед собой задачу свержения коммунизма или реформы его. Если бы я был сейчас в Советском Союзе, я не-принимал бы участия ни в каких оппозициях, ни в каких движениях. Это не мое дело. Скажем, если бы я был певец, я бы пел. У меня есть способность делать то дело, которое я делаю. И большего я не хочу. А кто и как это использует — не мое дело. Иногда мне говорят: «А не думаете ли вы, что ваши книги используют во зло?» Но кто судья и что считать злом, а что не злом, что может причинить зло, а что не может? Кроме своей собственной совести — других судей нет. В принципе я, русский человек, не хочу зла своей стране, моей родине. И я не собираюсь отрекаться ни от русской истории, ни от всего, что было. Вот Лермонтов, мой любимый с детства писатель, в предисловии к «Герою нашего времени» писал, что нужны горькие лекарства. А сейчас вся Россия заполнена разоблачительными сообщениями. Я же начал писать много лет назад, и, кроме того, то, что я делал, этого не делал никто и до сих пор еще не делает. Было принято считать, что все, кто выехал на Запад, это антисоветчики и непременно должны играть роль антисоветчиков. Я был единственным, кто по приезде сказал: «Я — советский человек». И потом все время это подчеркивал. И я не собираюсь отрекаться от «советскости».

Гора, которая родила мышь

— Ваши научные труды — препарирование марксизма. Что же могло вызвать к вам резко негативное отношение?

— Да, кандидатскую я писал о «Капитале» Маркса в 1954 году. Диссертацию запретили, она находилась в секретном фонде и циркулировала в машинописных копиях, которые были как бы предшественниками самиздата шестидесятых — семидесятых годов.

— Почему же ее запретили?

— В силу необычности подхода к теме. Ситуация случилась забавная. Я отказывался ссылаться на Сталина. И вы знаете, кто помог мне вытащить диссертацию на защиту? Александров, заведующий отделом ЦК. Он дружил с Марком Донским, а я благодаря Григорию Чухраю и Карлу Кантору, моим друзьям, был знаком с Марком Семеновичем. Я рассказал ему эту историю. Он поведал ее Александрову, который приказал выпустить работу, не читая. А кто же потом препятствовал утверждению моей работы? Так называемые либералы, прогрессисты. В моей судьбе переплелись два совершенно различных аспекта: отношение среды ко мне и политический аспект. Люди, для которых я был неприемлем как ученый и как писатель, использовали политическую ситуацию, чтобы помешать мне проявиться. Если бы сейчас советским писателям предложили проголосовать — публиковать книги Зиновьева в СССР или нет, то, уверяю вас, подавляющее большинство высказалось бы против.