Обнимаю Тебя и очень жду от Тебя весточки. Привет от нас всем вашим.

Твой Виктор.

* * *

(В Тарусу)

Ленинград, 13.VII.68.

(Репино)

Здравствуй, дорогой Витя!

Писать мне Тебе, собственно, не о чем. Никаких новостей, слава богу, нет. Но мне хочется побыть с Тобой хотя бы в письме. Вот я и пишу. Пишу из города. Субботу и воскресенье я всегда провожу в городе. Сегодня суббота. По этим дням на дачу приезжают отдыхать всякие горожане. Они привозят с собой патефоны, вина и другие напитки, приезжают с дамами, разваливаются на скамейке перед нашим балконом и т. д. А в городе меня ждут мои любимые книги, ждет меня Русский музей. Вот я и езжу. Настроение у меня отменное, аппетит превосходный. Что касается аппетита, то тут, вероятно, повинна и погода. У нас холод, сейчас 10 градусов тепла. Идут сплошные мелкие дожди, а иногда и крупные, с грозой. В такую погоду аппетиты возрастают, а в жару, наоборот, есть не хочется.

Приехал с Севера Андрюша — жив, невредим, здоров и весел. С его приезда у нас установился прочный режим. Мы распределили обязанности. На мне лежит обеспечение утреннего завтрака и ужина и мытье посуды. Обедаем же мы так: по понедельникам мы обедаем в ресторане, по вторникам и средам готовлю я, — не морщись, пожалуйста, я готовлю вполне прилично: вспомни перемолотый бефстроганов, которым я Тебя когда-то угощал. По четвергам мы опять в ресторане, а по пятницам, субботам и воскресеньям готовит Елизавета Яковлевна. По субботам я уезжаю в город и возвращаюсь в воскресенье вечером.

При всем том я ничего не делаю (в смысле умственном). Ничего не делать — это великое и благородное искусство, которое я, наконец, хорошо постиг. Читаю беллетристику — «Приваловские миллионы» Мамина-Сибиряка. Я его вообще люблю за наблюдательность, знание быта, юмор, хотя, конечно, есть свои недостатки. <...> Но есть превосходные места, и я продолжаю читать. Это — на даче. А в городе мой любимый Диккенс, где тоже много действующих лиц, но все совершенно разные; они пластичны, восхищают и запоминаются сразу сами собой. Диккенс дает счастье. Ты мог заметить, что по отношению к книгам и авторам я большой привередник. Зачем я буду читать плохие и средние книги, когда так много хороших и превосходных?

Иногда, надев резиновые сапоги, я гуляю. В голове звучат давно забытые мелодии далекого прошлого. Гуляя, вспоминаю, что в детстве у нас была книга нот, где имелась серия пьес под названием «Promenades d’un solitaire» (по-русски: прогулки солитера). Оттуда тоже напеваю.

Недавно произошло приятное событие. Мы сидим на балконе, и вдруг входит — кто же? Макогоненко! Я ему писал недавно трогательное письмо, прощался с ним и благодарил его. Сейчас же расторопная Елизавета Яковлевна сооружает стол, ну и — коньячок. Оказывается, он приехал уговаривать меня, чтобы я не уходил. Я говорю: я болен и работать не могу. Он: не уходите, нагрузка Ваша будет минимальна: помогите Вашим преемникам выработать курс фольклора и продолжайте руководить Вашей единственной аспиранткой (аспирантка такая умненькая, что ею можно не руководить: все сразу понимает сама)[227]. На заседанья кафедры можно не ходить. Короче, оставайтесь на должности консультанта, как и были. Я понимаю, что ему нельзя отпускать меня по внутренним дипломатическим причинам: на него и нашу кафедру точат зуб, и мой уход будет истолкован во вред кафедре. Скажи: как я должен был реагировать? Могу ли я пренебречь всем тем вниманием, которое мне оказывается? По-моему — никак. Ну, и теперь я буду получать ставку консультанта, как и получал ее до сих пор, и буду консультировать всех тех, кто вздумает ко мне обращаться..