Розина! – говорит он своей возлюбленной, – депутату вовсе нет никакой надобности понимать что-нибудь в государственных делах: если он читает хоть одну газету и удерживает ее в памяти, – он настоящий Ликург. Также совершенно лишнее ему понимать финансовые вопросы: довольно, если он знает о существовании этого, до крайности скучного предмета. Законы же ему даже и не следует знать, потому что они сами их может исправлять…

Розина! – говорит он своей возлюбленной, – депутату вовсе нет никакой надобности понимать что-нибудь в государственных делах: если он читает хоть одну газету и удерживает ее в памяти, – он настоящий Ликург.

Также совершенно лишнее ему понимать финансовые вопросы: довольно, если он знает о существовании этого, до крайности скучного предмета. Законы же ему даже и не следует знать, потому что они сами их может исправлять…

Продолжение той же самой сатиры, в особенности ее последние строфы могут служить доказательством тому, что в Джусти в это время накопилось порядочно горечи против тех из его друзей, которые в депутатском собрании тогда составляли систематическую оппозицию аристократическим притязаниям министерства. «Мы все братья»! – говорит он, – «но, черт возьми! Я хочу, чтобы брат мой думал так же, как и я, а не то убить его. Каин говорил, что Авель были страшнейший кодино»…

Демократическая партия не становилась открыто враждебно против министерства Ридольфи, пока война против Австрии была единственным политическим вопросом, потому что в необходимости войны обе партии эти были согласны между собой. Но едва возникли другие вопросы, по поводу которых министерство высказало свои аристократически-бюрократические стремления, весьма оживленная борьба завязалась между министерством и оппозиционными депутатами. Джусти и душою, и телом перешел на сторону первого, и в это время написал даже свою оду Великому герцогу, о которой уже упомянуто…

Странно, что в то же самое время он написал последнюю свою сатиру против бюрократии, – сатиру весьма едкую, показывающую между прочим, что он понимал, как нельзя лучше, ложное положение, в которое всё больше и больше становились представители административной власти, по отношению к делу освобождения Италии. Сатиру эту перевести здесь нельзя; она имеете заглавие: «Совет Советнику», Consiglio ad un Consigliere, и начинается следующим образом: «Господин советник! – скажите вашему патрону, что мир совершенно прав, идя так, как идет и проч.».

Каким образом Джусти, сам так энергически содействовавший распространению в массах стремлений к самостоятельной народной жизни, мог в такую решительную минуту пристать к партии, очевидно уже раскаивавшейся в тех уступках, к которым она была вынуждена временем и обстоятельствами? Признаюсь, это такой вопрос, на который я не могу дать в нескольких словах удовлетворительного ответа. Увлеченный борьбой и озлоблением партий, Джусти, вероятно, и сам не замечал, до какого чудовищного проявления разработал он то внутреннее противоречие, над которым и сам он, и его друзья благосклонно когда-то подшучивали…