Поэт: Так я и знал (про себя: вот тебе и на!)

Парламентское большинство, к которому, как депутат, принадлежал Джусти, приметно разлагалось, сознавая всё более и более несостоятельность своих паллиативных мер, перед более и более становившихся грозными событиями. Джусти до конца оставался верен министерству, которого падение приближалось. Сам Джусти, как ни утешал он себя стихотворениями вроде: I più tirano i meno, едва ли был спокоен духом, по крайней мере, насколько можно судить по тогдашним его стихотворениям. В это время, когда министерство Каппони (продолжавшее с сущности политику павшего министерства Ридольфи) готово было уже пасть в свою очередь, Джусти, вместе с некоторыми литературными приверженцами своей партии, вздумал издавать юмористический журнал или сборник под заглавием Piovano Arlotto, которого он должен был быть главным редактором, и которого целью было противодействовать юмористическим листкам крайней партии, имевшим громадный успех. Это намерение никогда не осуществилось, и Piovano Arlotto выходил гораздо позже уже под редакцией Гверрацци.

Всеобщее предчувствие сбылось скоро. Гверрацци и Монтанелли, составившие так называемое демократическое министерство, сменили Капони. Первым делом их было распустить тогдашнее депутатское собрание, составившееся под слишком исключительным влиянием административной власти.

Джусти, которого негодование против прежних своих друзей дошло до высшей степени, утешал себя в падении своей партии злыми сатирами против новых администраторов, из которых одна, в особенности направленная против Гверрацци (Arruffapopoli – встрепыватель народов), заслуживает вполне внимания по силе таланта, колкости и меткости выражений…

Как всегда бывает в подобных случаях, мелкие журналишки стали в свою очередь нападать на павшего модерата. «Те, которые оскорбляют меня», – говорил Джусти своим приятелям, – «могли бы вспомнить, что когда я говорил, то им приходилось молчать».

Затем, вот что пишет он в это время одному из немногих, остававшихся у него друзей:

Мне поют Dies irae[451] – оно и кстати: я больше мертвец, чем живой. Надо мною смеются – оно и дело: я сам смеялся над другими. Но я не знаю, с чего взяли, будто я возбуждал к беспорядкам, чтобы свалить потом вину на народ, что я рта не раскрывал на трибуне без того, чтобы не обругать народ и т. п. Идут до того, что заставляют подозревать: не запродал ли я себя кому следует… Мое знамя – порядок и свобода, насколько нам под силу. Под порядком я разумею вовсе не мертвый порядок маршала Себастьяни и собачки Людовика Филиппа.