Его такт, терпение и отвага, да-да, отвага, потому что Кристофер был очень опасным зверюгой, неизменно фигурируют в моих самых ярких воспоминаниях об этом доблестном джентльмене.

Тут уместно сказать, что никакие животные в мире никогда не были окружены такой заботой, таким, часто самоотверженным вниманием, как наши пони. Поскольку им надлежало участвовать в деле (я не собираюсь обсуждать это обстоятельство), то их кормили, объезжали, даже одевали слишком по-доброму, а не как обычных тягловых животных. Их никогда не били — а это им было явно непривычно. Им жилось намного лучше, чем в прежней жизни, хотя создавать им такие условия было нелегко. Мы привязались всей душой к нашим животным, но не могли не, замечать их недостатков. Разум лошади, очень ограничен, его, заменяет главным образом память. По отсутствию интеллекта она может соперничать разве что с нашими политическими деятелями[143]. Поэтому попадая в новую, незнакомую для неё обстановку, она плохо к ней приспосабливается.

Добавьте к этому обледенелые попоны и упряжь со всеми её шнурками, пряжками, ремешками; невероятную способность лошади жевать всё что угодно, будь то её собственный недоуздок, привязь или край попоны соседнего пони; вспомните скудость наших кормовых запасов и присущее всем лошадям стремление делать не то, что от них в данный момент требуется, — и вы поймёте, что у каждого погонщика было полно поводов для огорчений. И тем не менее между погонщиками и их подопечными установились наилучшие отношения (исключая, может быть, Кристофера), что не удивительно — погонщики были моряками, а моряки, как известно, любят животных.

К северной стене нашего дома пристроили и с трёх сторон огородили навес для лошадей. Помещение обложили брикетами угля, служившими топливом, метели занесли их снегом, и получилась хорошо защищённая, даже тёплая конюшня.

Пони помещались в стойлах, головой к дому, отделённых от него коридором; запирались стойла калитками с подвесными кормушками. Пони обычно стояли — лежать им было холодно; по мнению Отса, положение не изменили бы и подстилки, найдись им место на корабле, ибо полом конюшни служила та самая галька, на которой стоял дом. Впредь, может быть, стоит подумать для удобства лошадей о конюшне с деревянным полом. Коридор был узкий, полутёмный, мы ходили по нему мимо ряда вытянутых голов, причём многие пони так и норовили тебя укусить, в конце его стояла ворваньевая печь, её сделал Отс, несколько усовершенствовав, по образцу той, что мы с горем пополам соорудили в хижине на мысе Хат: кусочки тюленьей шкуры с ворванью кладутся на решётку, жир под действием тепла растапливается и капает вниз, на пепел, где возгорается. Огонь не только обогревал конюшню, на нём также растапливали снег, чтобы поить пони и заваривать отруби. Не удивительно, что это тёплое уютное помещение влекло к себе лошадей всё время, пока их в темноте, на морозе, под ветром тренировали на морском льду; они непрестанно старались освободиться от своего мучителя и, если им это удавалось, прямым ходом мчались к дому. Здесь они всячески изворачивались, чтобы не попасть в руки своего преследователя, а когда тому надоедала эта игра, спокойно входили сами в конюшню, приветствуемые ржанием и ударами копыт своих товарищей.