По сравнению со здешними ледяными валами сжатия, возникшими от его движения, морские волны кажутся ровной пашней. Наиболее крупные гряды находятся на самом мысе Крозир, но они продолжаются параллельными земле рядами на южных склонах горы Террор. Нагромождения камня и льда на мысе Крозир переходят в трещины, обнаруженные нами в районе Углового лагеря, миль на сорок дальше в глубине Барьера, и ледяные мосты, которые нам приходилось пересекать.
В дни экспедиции «Дисковери» такая гряда, натолкнувшись на мыс Крозир, образовывала небольшую бухточку, и в ней на морском льду путешественники нашли первое и тогда единственное известное гнездовье императорских пингвинов. Досюда не доходили метели, выдувавшие снег с моря Росса, а открытая вода или разводья находились поблизости.
Так что пингвинам было где класть яйца и где находить пропитание. Таким образом, чтобы попасть в бухту к императорским пингвинам, надо было отыскать дорогу по ледяной гряде к Ноллу, а уже там форсировать самоё гряду. И всё это в полной темноте.
Мыс Террор, к которому мы приближались в тумане, лежит милях в двадцати от Нолла и заканчивается длинным снежным языком, уходящим в глубь Барьера. К бухте в дни «Дисковери» ходили неоднократно при дневном освещении, и Уилсон знал, что к ней можно пробраться по узкой полосе льда, свободной от трещин, вьющейся между горой и параллельными ей ледяными грядами. Но одно дело идти по такому коридору днём и совсем другое — ночью, особенно когда нет стен, по которым можно ориентироваться, — только трещины кругом. Но так или иначе, мыс Террор должен быть где-то поблизости, и вот уже смутно вырисовывается перед нами полоса снега, не Барьер и не гора, через которую пролегает наш единственный путь вперёд.
Сейчас, когда во тьме наши глаза более или менее бесполезны, мы начинаем понимать, какую важную помощь могут оказывать ноги и уши. Ходить в финнеско всё равно что ходить в перчатках: подошвы ног ощущают всё так чутко, как если бы они были босы. Мы чувствуем малейшее изменение поверхности, каждую корку льда, сквозь которую проваливается нога, каждое твёрдое место под пластом рыхлого снега.
Вскоре мы начинаем всё больше полагаться на звуки шагов — из них мы узнаём, что под ногами — трещина или прочный грунт. С этого момента почти всё время идём между трещинами. Я проклинал эти щели и при ярком дневном свете, когда при известном старании их можно избежать, а если это не удаётся и ты всё же проваливаешься, то, во всяком случае, можешь разглядеть стенки трещины, проследить их направление, решить, как лучше выбраться наверх; и когда твои спутники видят, как остановить сани, к которым ты прикреплён постромками; как их удержать от падения; и какие меры следует принять, чтобы вызволить тебя из пропасти, где ты болтаешься футах в пятнадцати от поверхности. Да и наша одежда тогда ещё походила на одежду. Но даже в идеальных условиях, при хорошем освещении, в тёплую безветренную погоду, нет ничего хуже трещины и для того, кто тянет сани по ровному однообразному снежному пространству, каждый миг опасаясь провалиться в бездонную пропасть, и для спасателя, хватающегося за верёвку и сани, чтобы помочь исчезнувшему на его глазах товарищу. Мне и сейчас иногда снятся кошмары о днях на леднике Бирдмора и в других местах, когда люди по несколько раз за час падали в трещины и повисали на всю длину постромок и верёвок. Однажды на леднике Бирдмора из двоих моих товарищей по упряжке один упал вниз головой, а второй за 25 минут проваливался восемь раз, хорошо ещё, что постромки его удерживали. «