Помню заструги, вид на Нолл, лёгкую дымку тёмного тумана вдали над Морем; помню на белом снегу лоскутки зелёного брезента, трепещущие на ветру; холодный неуют этого пейзажа и ощущение слабости, разъедающее моё сердце.

Бёрди уже много дней уговаривал меня взять его пуховый вкладыш, роскошный сухой мешок из тончайшего пуха, которым он ни разу не пользовался. Но я отказывался. Я чувствовал, что буду последней скотиной, если соглашусь.

Мы упаковали по возможности вещи для обратного пути и легли спать, совершенно измочаленные. Ночью термометр показывал лишь -12° [-24 °C], но у меня в мешке оцепенел от мороза большой палец на ноге: я пытался спать без пухового вкладыша, а сам спальник был мне велик. Несколько часов я бил ногой об ногу, стараясь его согреть.

Поднялись мы ни свет ни заря, как и каждую ночь, — уж очень мало радости доставляло пребывание в спальниках. Дул довольно сильный ветер, казалось, что надвигается метель.

Дел было по горло, часа на два — на три: окончательно упаковать вещи, лишние запрятать в углу дома. Мы оставляли вторые сани и записку, привязанную к ручке киркомотыги.

«Начали спуск при усиливающемся ветре и температуре -15° [-26 °C]. Мне поручили поддерживать сани сзади — я настолько измучен, что вряд ли смог бы тянуть как следует. Огромные нагрузки и недосыпание совсем меня вымотали, да и Билл выглядит очень плохо. Бёрди намного сильнее нас обоих. У подошвы склона повернулись спиной к пингвинам и прошли одну милю по направлению к Барьеру, но тут на юге так нахмурилось, что мы начали ставить лагерь, не обращая внимания на сильный ветер. Дело шло медленно — руки закоченели и еле двигались; кругом одни заструги, вылизанные ветром до блеска, твёрдые как камень, рыхлого снега очень мало, а класть на борта палатки заледеневшие снежные глыбы опасно — могут порезать ткань. Бёрди привязал к двери, чтобы она не хлопала, ящик с галетами, а кроме того, взял на буксир палатку, как он выразился, привязав верёвку к коньку, а другой конец прикрепив к своему спальному мешку: если палатку понесёт ветер, то только с ним вместе. Я буквально валился с ног от усталости и в конце концов согласился взять пуховый вкладыш Бёрди. Нет слов, чтобы оценить по достоинству этот величайший акт самопожертвования с его стороны. Свинство, конечно, что я его взял, но я уже не мог работать, мне надо было отоспаться, а в моём большом мешке это невозможно. Билл и Бёрди всё уговаривали меня не выкладываться так, убеждали, что я слишком много беру на себя; я же чувствовал, что меня покидают последние силы. Бёрди поразительно вынослив; он спал почти всю ночь напролёт; для него главная трудность в том, как бы не заснуть прежде, чем он успеет влезть в мешок. Он аккуратно вёл метеорологические наблюдения, но несколько ночей поневоле пропустил — не смог вовремя проснуться. Часто он засыпал с кружкой в руках, и она падала на пол; а иногда он держал в этот момент не кружку, а примус. Спальный мешок Билла постепенно приходил в негодность. Слишком узкий для пухового вкладыша, он трещал по всем швам. В результате Билл спал плохо, мы слышали, что он почти всю ночь бодрствует. Я тоже спал урывками, за исключением первой и, наверное, следующей ночи, когда начал использовать вкладыш Бёрди, ещё сравнительно сухой. Мне бы казалось, что я и вовсе не сплю, если бы пять или шесть ночей подряд меня не будил один и тот же кошмар с некоторыми вариациями: будто нас заносит снегом, Билл и Бёрди стараются засунуть всё снаряжение в мой мешок и для этого распарывают его»[158].