Нас разгрузили и повели в коридор по невысокой лестнице, в котором уже стояло человек около 15–20 под стеной с опущенными головами. Нам, грубо и толкая нас прикладами винтовок, приказали стать вместе со стоящими в ряд. Коридор и двор были переполнены вооруженными солдатами гестапо. Я видел среди них тоже 2 или 3 лица в штатском, которые мне показались агентами и переводчиками, так как они говорили на украинском и польском языках. Вскоре, когда мы уже там стояли, привезли новую партию пленных. Среди них я узнал знаменитого хирурга, профессора Фаддея Островского. Но трудно было рассматривать лица пленников, так как все имели опущенные головы, было довольно темно, а если кто-нибудь из пленных подвинулся или хотя бы немножко поднял голову, сейчас же получал удар прикладом винтовки в голову и град грубейших слов. Число новых пленников все увеличивалось. Слышно было все новые подъезды грузовиков с пленными.

В конце концов число их увеличилось до нескольких 36–37—40 человек. Пока мы так стояли, слышно было постоянное движение частей гестапо по коридору, по лестницам. Раскрывались и захлопывались двери. Кто-то сходил вниз, в подвал и т. д. Как только какой-либо солдат гестапо проходил мимо нас, он обычно мимоходом дергал нас крепко за волосы или бил прикладом винтовки по голове. Одновременно слышно было в подвале того коридора, в котором мы стояли, крики каких-то пленных, ругань солдат и от времени до времени — выстрелы. Караулящие нас солдаты гестапо при каждом таком выстреле, вероятно, чтобы «ободрить» нас, подсказывали: «Одним меньше».

Вскоре начали громко называть фамилии пленников. Я услыхал между прочими фамилиями проф[ессора] Островского. Вызываемых куда-то вели, как казалось мне, на допрос. Наконец я услыхал мою фамилию. Я выступил из ряда пленных, сделал поворот лицом к коридору, к которому я до сих пор был обращен спиной, и меня повели в комнатку, имеющую вид канцелярии. Она была хорошо освещена. За столом сидит тот офицер, который меня арестовал, а возле него стоял очень высокий и крепко сложенный другой офицер гестапо, со зверским, напухшим лицом, как мне показалось, не совсем трезвый, но имеющий вид «начальника». Тот сейчас же подскочил ко мне, начал угрожать мне кулаком под носом и орать неистовым голосом: «Ты собака проклятая — ты немец и изменил своему отечеству, служил большевикам вместо того, чтобы перебраться с комиссией в Германию. Я тебя за это и убью тут же на месте». Я отвечал сразу очень спокойно, но затем, видя, что меня не слушают, громко крича, что я совсем не немец, а поляк, несмотря на то что я кончил немецкий университет, был доцентом в Вене и говорю по-немецки как немец. Затем мне показали захваченные у меня на квартире визитные карточки иностранных консулов во Львове, особенно английских консулов, спрашивая, что это значит. Я старался разъяснить, что все заграничные консулы по общепринятому обычаю делали визиты видным профессорам. «А каково твое отношение к Англии и Америке?» — вскрикнул, все еще крича сердито «начальник». Я отвечал: «Очень простые, моя жена англичанка, и у меня много родных в Англии, которых я посещал ежегодно вместе с женой и детьми. Я там и не раз был приглашен читать лекции. Что же касается США, то я по приглашению был профессором университета Иллинойс в Чикаго^[1803], у меня множество друзей в Америке и меня там очень хорошо знают».