Однако гораздо более существенным, чем эти неизменяющиеся веками порядки и ритуалы в общественной жизни России, является глубоко укоренившееся влияние на русский характер и институты таких исторически сложившихся явлений, как концентрация власти в центре, чинопочитание, ксенофобия простых людей, пустопорожнее критиканство, свойственное чуждой народу интеллигенции, страстная привязанность русских к матушке-России, привычное подчинение масс верховному вождю и безоговорочное принятие зияющей пропасти между правителями и управляемыми.

Чем дольше я жил в Советской России, тем более истинно русской, и, следовательно, менее подверженной фундаментальным изменениям она мне казалась. Всякий раз, когда мне представлялось, что я вижу признаки изменений, русские интеллектуалы выводили меня из заблуждения. Постепенно я понял, что русские — в отличие от людей Запада — не считают само собой разумеющимся неизбежный переход русской диктатуры в демократию, так как они знают силу и прочность этой диктатуры, отдают должное ее способности приспосабливаться, не изменяя своей сущности и, более того, находят утешение в ее стабильности и порядке, которые она обеспечивает. Большинство из них, опасаясь того, что им кажется хаотичной нестабильностью либеральной демократии Запада, не хотят демократии для России. Даже те интеллектуалы, которые стремятся к демократии, говорят, что их общество еще не подготовлено к политической терпимости, компромиссам и самоограничению, которых требует демократия. Даже эти люди отступаются от демократии или считают, что ее развитие в России — дело многих поколений.

Может быть, одной из причин, не позволяющих людям Запада уловить все это и заставляющих их с такой легкостью предположить, что русские «подобны нам», является то, что русская жизнь не предлагает западным гостям явной туристской экзотики — женщин в сари или кимоно, статуй Будды в храмах, верблюдов в пустыне, — которая напоминает иностранцам, что тут чужая культура, не прошедшая через ренессанс, реформацию и эру конституционного либерализма, которые сформировали нынешний Запад. Однако в России существует культура, перенявшая восточное ортодоксальное христианство у Византии, вынесшая монгольское иго и развивавшаяся на протяжении столетий царского абсолютизма, то приоткрывавшего двери на Запад, то возвращавшего страну в континентальную изоляцию. И это повторялось снова и снова. Заимствования у Запада принесли некоторые изменения, но не ослабили мощную авторитарную основу русской политической системы. Если уж на то пошло, то следует скорее считать, что западные нововведения использовались лишь для усиления русских методов. Петр Великий завоевал репутацию самого крупного в русской истории реформатора, насаждавшего в России достижения Запада, однако, именно он заложил основу современного полицейского государства и был безжалостен в своей нетерпимости к инакомыслящим и в кровавых расправах с непокорными боярами. Екатерина Великая начала свою разрядку с Западом, очаровав Вольтера и французских энциклопедистов, и закончила ее борьбой за искоренение зараженности своего двора либеральными французскими идеями. В общем, Россия часто испытывала будоражащее влияние Запада, но русские правители всегда справлялись с ним. Тактика Брежнева в настоящее время, может быть, слегка отличается от тактики царей, но его стратегия — та же: получить самую современную западную технологию, не воспринимая критический склад ума людей Запада или образ жизни, результатом которых эта технология является. Как прежде цари, Брежнев тоже идет на определенный риск. Однако до настоящего времени нет никаких видимых причин предполагать, что установившийся характер русской жизни коренным образом изменится.