Если монархия основывается на доверии к правителю, то республика, напротив, строится на принципиальном недоверии к главе государства.

«С доверием к Государю, – пишет Ильин, – в монархическом правосознании теснейшим образом связаны 2 основные чувства – ЛЮБВИ и ВЕРНОСТИ» (с. 498). «Иметь Государя возможно любовью, сердцем, чувством. Кто любит своего Государя, тот имеет его действительно, по-настоящему, и тем строит свое государство» (с. 502) Любовь к монарху неразрывно сплетается и срастается с любовью к своему народу и отечеству. Все воедино связано. Республика не требует участия чувства и сердца. Монархия – требует. Настоящая монархия, таким образом, «вносит в политику начало интимности, преданности, теплоты и сердечного пафоса» (с. 506). Разложение и крушение происходит как раз потому, что монархический строй теряет свои интимные корни в человеческих душах.

В другой своей работе «О сущности правосознания» Ильин обосновывает утверждение, что «чувство собственного духовного достоинства есть первая и основная АКСИОМА ПРАВОСОЗНАНИЯ» (с. 508). «Уважение к себе как живому духу есть основное условие бытия: акт самоутверждения…» (с. 509). Человек как живой дух обязан блюсти свою честь перед Лицом Божиим, перед лицом своего Государя, перед своим народом и перед самим собою. «…Начало духовного достоинства и чести есть основа НЕ республиканского, а монархического строя» (с. 509). Как отмечают историки Забелин, С.Ф.Платонов, русские цари в Московском государстве искали правды и людей гражданского мужества. Мужественное правдоговорение перед лицом Государя – прямая обязанность монархиста. Активность идейного монархиста центростремительна, лояльна и ответственна. Он ведает, что его государство имеет персональный центр, которому он призван служить не за страх, а за совесть. В то же время активность республиканца отличается центробежным тяготением, он вмешивается во все государственные дела, однако старается сложить с себя ответственность перед избирателями. Ильин так характеризует российских либералов-республиканцев XIX – начала XX в.: «Ни национально-патриотической центростремительности, ни лояльности, ни ответственности у русских республиканцев не оказалось, (с. 521). Им надо было любой ценой оторвать трон от народа и подорвать доверие народа к трону» (с. 521–522). Гибельность и утопичность своих программ, отмечает Ильин, они не понимали. Идее «великой России» они предпочитали анархическую систему малых республик, как Сахаров и Елена Боннэр в конце XX века.

Ильин приводит покаянное мнение одного из кадетских лидеров, Василия Алексеевича Маклакова (1869–1957), который уже в эмиграции был вынужден признать: «О том, что Монархия в России опирается не на одни только штыки, что ее поддерживает громадная часть населения, что Монархия тоже может говорить его именем (т. е. именем народа. – В. О.), что России было нужно вовсе не уничтожение Монархии, а соглашение с ней – об этом наши вожди и не думали» (сноска на с. 523). Увы, признали свои заблуждения единицы, большинство же, повязанное фантазиями и масонскими скрепами, так и ушли в могилу, не покаявшись. Республиканцы чтут федерацию, автономию, вообще малые государственные формы. Ильин итожит: «…Республика есть промежуточная форма или «станция» на пути от монархии к анархии» (с. 524). В России сразу после февральского переворота началась анархия, революционная анархия. Совершенно безнаказанно красные киллеры убивали жандармов и полицейских, свободы печати уже не было, т. к. были запрещены все патриотические русские газеты, были запрещены также и патриотические организации. Добились свободы генералы Алексеев и Рузский, политиканы Гучков, Милюков и Родзянко. А впереди маячила уже неоякобинская диктатура. Ведь все знали логику французской революции. Что же, надеялись своим крикливым авторитетом остановить шквал? Состоится ли когда-нибудь в России посмертный судебный процесс над преступниками Февраля?