Б. П.: Да, да, вот и Цветаева ему писала: «Что вам, молодой Державин, мой невоспитанный стих».

И. Т.: Конечно, это справедливо для Мандельштама эпохи «Камня», его первой книги. Но Бухштаб писал свою работу в двадцать девятом, ориентируясь на последнее, двадцать восьмого года, издание стихов Мандельштама, в которое были включены и Tristia, и стихи 1921–25 годов. А это уже совсем другой Мандельштам, он очень резко сменил поэтику после «Камня». Но Бухштаб обращает внимание еще на одно обстоятельство: в различных изданиях своих стихов, в том числе ранних, вот этих «классицистических», Мандельштам часто убирал, а то и вставлял разные строфы. При этом стихи как бы не менялись, продолжали звучать как целое. Это и говорит о том, что Мандельштама нельзя считать классиком, классицистом, ибо стихи такого склада существуют в целостности своего построения, в них нет лишних строф и строк, да и добавить к ним ничего нельзя, не нарушая их целостного строя. А вот Мандельштам делает и то, и другое. То есть у его стихов никогда и не было установки на классическую завершенность, поэтика Мандельштама – это поэтика фрагмента.

Б. П.: Так и о Тютчеве говорили: с одной стороны, одический звук, с другой стороны – фрагментарность. Тынянов об этом писал.

И. Т.: А с Тютчевым, кстати, самого Мандельштама не раз сравнивали, и он сам говорил о своей глубокой любви к нему.

И еще одно очень важное у Бухштаба. Он говорит об ослаблении смысловой связи в стихах Мандельштама. Единство его стихам придает их лексическая окраска. Мандельштам любит слова торжественные, важные, архаически звучащие – причем, всегда, и в «Камне», и в позднейших стихах. Вообще Мандельштам считал, что слово не сводится к его прямому смысловому значению, и здесь был явный отход Мандельштама от принципов того самого акмеизма, к которому он вроде бы принадлежал. В одной статье акмеистического периода он писал, что слово не равно означаемому предмету, оно ищет этот предмет, по пути множа свои смыслы, оттенки смысла.

Б. П.: Эти его слова – о многозначности слова помимо его прямого смысла – один в один теория Тынянова, его «Проблем стихотворного языка»: поэзия живет боковыми значениями слова. Но, конечно, здесь не следование поэта сторонней теории, а теория, построенная на конкретных наблюдениях за стихом.

И. Т.: Слово ищет свой «милый дом», писал Мандельштам в той статье. Но тут я хочу прямо процитировать статью Бухштаба:

В этом почти свободном от «обозначения предмета» слове наряду с фонетической окраской ярко выступает лексическая окраска <…> Лексическая окраска у Мандельштама очень четкая. Его лексика также опирается на общее ощущение «классической эпохи» русского стиха, а в частности – торжественно архаична, риторична. (Любовь к старинным словам: гульбище вместо гуляние, жена вместо женщины, муж вместо мужчины). <…> инвентарь его поэзии: колесницы, квадриги, праща, свирель, палица, светильник, факел, форум, акрополь, дароносица, псалмопевец, вертоград, квадрига. Это классика, но берутся эти слова в ином строе стиха. <…> Такие стихотворения вне законов предметной связи комбинируют «любимые слова» сильной лексической окраски. Единство слова, тождество его у Мандельштама не в его значении, а в его лексической окраске. Когда мы читаем «Медуницы и осы тяжелую розу сосут» и «На радость осам пахнут медуницы», – мы узнаем постоянное у Мандельштама слово с яркой лексической окраской, и нам обычно не приходит в голову, что это не то же слово, что «медуницы» в первом случае обозначают пчелу, а во втором – растение.