Подход Линца заключается в методологическом требовании выделять институциональные, ролевые и групповые основания, следовательно, особенности технологий господства для типологизации авторитарных режимов. Поэтому в отличие от психологических или психоаналитических трактовок проблемы господства и подчинения он обладает гораздо большим эвристическим потенциалом. Правильнее было бы сказать, что это самая сильная из теорий авторитаризма, поскольку проблематика господства здесь теряет почти все связи с идеями авторитарной личности.

Для наших целей – анализа трансформации советской системы и превращения ее в путинизм (через переходное ельцинское правление) – мы, даже принимая во внимание его рекомендации (выделять из общего ряда авторитарных форм особый тип «посттоталитарного авторитаризма»), будем исходить из ресурсов общей теории тоталитаризма, чтобы учитывать анамнез или истории этой институциональной системы[245]. Сегодня, кроме парадигмы тоталитаризма, для объяснения процессов на постсоветском пространстве нет какой-либо другой совокупности теорий, которые последовательно связывали бы между собой различные сферы социальной, культурной, правовой и экономической жизни. Они либо не разработаны до сих пор, либо представлены в слишком общей, а потому схоластической форме (вроде концепции институциональных матриц, цивилизационного подхода и т. п.).

Парадигма тоталитаризма здесь принимает на себя роль концепции, направляющей внимание исследователя на специфические предметные области, позволяющие прослеживать генезис как институтов этого режима, так и их идеологическое обоснование. Тем самым открывается возможность не просто компенсировать слишком высокую степень генерализации общих понятий современной политологии, но и переводить универсальные конструкции с их неявной нормативной функцией (фиксации отклонений от эталона демократии или модерности) в идеальные типы, построенные с учетом мотивации акторов. Только это методологическое обстоятельство позволяет переходить к понятиям, сочетающим идеографические способы описания с интерпретацией низкой степени генерализации, сохраняя при этом заданную парадигмой теоретическую перспективу. Не учитывая отечественного прошлого, российские социологи попадают в различного рода понятийные ловушки, сталкиваются с диалектическими мнимостями, пытаясь диагностировать и описывать такие фантомные вещи, как российский средний класс, гражданское общество, оппозиция, партийный плюрализм вне общего проблемного контекста.

Рассмотрим объяснительные возможности парадигмы тоталитаризма[246]. Основной массив исследований тоталитарных систем связан с предметным изучением институциональных характеристик двух режимов – германского нацизма (реже фашистского режима Муссолини) и СССР, их сопоставления, включая его вариации в странах Восточной Европы, навязанные Сталиным после ялтинского раздела сфер влияния. Большая часть работ этого направления посвящена периоду 1930–1950-х годов, времени полного развертывания режимов, послуживших «классическим примером» тоталитаризма, от которого отталкиваются любые трактовки современных репрессивных режимов, вне зависимости от того, принимают исследователи саму концепцию тоталитаризма или нет. Авторы подобных исследований, особенно раннего периода становления парадигмы, сосредоточиваются на обстоятельствах формирования фашистского государства в Италии, нацизма в Германии или советской системы в СССР. Преимущественно это историки, включающие в свой аппарат готовые политологические или социологические конструкции и понятия, позволяющие соединить или упорядочить полученный ими обширный эмпирический материал. Реже это делают политологи, пытающиеся в самом общем виде классифицировать репрессивные или диктаторские системы господства, как правило, описывая их ретроспективно, задним числом, а не в состоянии их актуального функционирования. Социологи не участвуют в этой работе.