Несмотря на все семантические замены отдельных компонентов «архетипа советского человека», структура самого типа сохраняется[374]. «Тенденции реставрации (или реанимации) ряда характерных черт “человека советского” (изолированность от “человека западного”, чуждого рациональному расчету, окруженного врагами, тоскующего по “сильной руке” власти и т. д.) действуют после общепризнанного крушения идеологических структур и соответствующих им пропагандистских стереотипов, присущих советскому периоду. Это подкрепляет предположение о существовании некоего исторического “архетипа” человека, “архетипа”, уходящего корнями в социальную антропологию и психологию российского крепостничества, монархизма, мессианизма и пр. <…> Чем дальше уходит в прошлое его [советского человека. – Л. Г.] собственное время, тем более привлекательным представляется оно массовому воображению. Демонстративная ностальгия, естественно, служит прежде всего способом критического восприятия нынешнего положения. Ее побочный продукт – поддержание в различных группах общества, вплоть до социально-научной среды, идеализированных моделей советского прошлого»[375].

Способ соединения разных норм и правил с помощью архаических кодов власти воспринимается как более «простой», чем регулируемые формальные (в том числе юридически кодифицированные) правила действия, а потому – легко схватываемый, понятный и привычно очевидный[376]. Такого рода скрепления разных правил поведения, нормативных кодов особенно часты на стыках групповых и институциональных регуляций (формальных и неформальных норм) или в зоне межинституциональных взаимодействий, принимающих чаще всего форму «иерархических» порядков и структур. Но само по себе такое положение не могло бы воспроизводиться, если бы оно не воспринималось как само собой разумеющееся, естественное, нормальное, я бы даже сказал – базовое, то есть моделирующее все социальные отношения в других сферах общественной жизни.

Подобная гетерогенность недифференцированной социальной системы (неустранимая противоречивость, разнопорядковость нормативных структур и представлений, иерархичность техник социализации), партикуляризм социальных прав и обязательств, неравенство подходов к человеку и другие формы двоемыслия могут воспроизводиться только всем социальным целым, контекстуально и сразу. Иным образом двоемыслие в обществе воспроизводиться систематически, то есть в массовом порядке, не может. А это значит, что двоемыслие как тип сознания не возникает из множества частных случаев – для того чтобы оно стало привычной (немаркированной) конструкцией коллективного мышления, оно должно получить санкцию «всеобщности», естественности, в своем роде – нормы социальной жизни. Именно на этом держится массовое неодобрение правозащитников или политической оппозиции, не имеющей в глазах большинства шансов на успех и власть, критической журналистики.