Характер отношения Есенина к имажинизму отражают и некоторые дарственные надписи (см. выше в наст. кн.). Это, в частности, его автограф на «Треряднице», подаренной И. Н. Бороздину 7 марта 1921 г.: «‹...› Не было бы Есенина, не было бы и имажинизма. Гонители хотят съесть Имажинизм, но разве можно вобрать меня в рот?» Поэт называет себя «вождем имажинизма» и «Имажинистов» (в дарственных надписях: А. В. Луначарскому — на «Треряднице» и И. С. Козлову на книге А. Авраамова «Воплощение: Есенин — Мариенгоф», обе 1921), а группу имажинистов — «примыкающей» к нему (в заявлении А. В. Луначарскому 17 марта 1922 г.).

Расхождения между Есениным и другими имажинистами начались с самого начала существования группы. Уже первый совместный документ — «Декларация», — по признанию Шершеневича, создавался «не так просто». Эти разногласия проявлялись во всем, что касалось творчества: Есенин не разделял отношения имажинистов к поэтическому образу, их взглядов на задачи и цели искусства.

Свое понимание поэтической образной системы Есенин изложил в «Ключах Марии» (1918) еще до знакомства с Шершеневичем и Мариенгофом (подробнее см. т. 5 наст. изд.). Созданные самостоятельно еще до знакомства с имажинистскими теориями на основе глубокого изучения крупнейших исследований по фольклору, есенинские «Ключи Марии» имажинисты вначале старались «притянуть» к себе: в объявлениях издательства «Имажинисты» название этой книги сопровождалось подзаголовком «теория имажинизма», и, рецензируя ее, Шершеневич называл Есенина «одним из идеологов имажинизма» (журн. «Знамя», М., 1920, № 2 (4), май, стб. 57). Однако, судя по исправлениям, внесенным Есениным в текст рукописи (одно из них — полемика с футуризмом, который он именует «подглуповатым»), очевидно, что еще осенью 1918 г., в период написания «Ключей Марии», поэт воспринимал Шершеневича как видного представителя одного из самых неприемлемых для него течений — футуризма (см. т. 5 наст. изд., варианты «Ключей Марии»). Ни о какой творческой близости к Шершеневичу и его поэтической практике у автора «Ключей Марии» тогда не могло быть и речи. Если называть «Ключи Марии» «теорией имажинизма», то имажинизма особого, «есенинского», ничего общего не имеющего с имажинизмом других членов группы.

Имажинизм представлялся Есенину своеобразной интерпретацией народно-поэтической образности. Эта естественная органичность отсутствовала в произведениях других имажинистов, на что неоднократно указывал сам поэт, в частности, в беседе с И. Н. Розановым (1921): «Многие думают, что я совсем не имажинист, но это неправда: с самых первых шагов самостоятельности я чутьем стремился к тому, что нашел более или менее осознанным в имажинизме. Но, — делает многозначительную оговорку Есенин, — беда в том, что приятели мои слишком уверовали в имажинизм, а я никогда не забываю, что это только одна сторона дела, что это внешность. Гораздо важнее поэтическое мироощущение. Шершеневичу это до сих пор чуждо, и долго не было этого поэтического содержания у Мариенгофа. Одна только внешность имажинизма» (выделено коммент. — Розанов, с. 4–5). Тот же мемуарист приводит есенинскую оценку произведений других имажинистов: «нутра у них чересчур мало». «Я же, — добавлял Есенин, — в основу кладу содержание, поэтическое мироощущение» (Розанов, с. 10). О принципиальном различии своего и других имажинистов отношения к образу Есенин говорил в это время Вс. Рождественскому: «...разные мы, если глубже взглянуть. У них вся их образность от городской сутолоки, а у меня — от родной Рязанщины, от природы русской. Они скоро выдохлись в своем железобетоне, а мне на мой век всего хватит. ‹...› Пишу не для того, чтобы что-нибудь выдумать, а потому, что душа того просит. Никого ничему не учу, а просто исповедуюсь перед всем миром, в чем прав и в чем виноват. Принимай меня таким, как есть, каким меня мать и родина на свет произвели...» (Восп., 2, 111).