Прежде чем перейти к анализу Грибоедовского эпизода в «Путешествии в Арзрум», обратим внимание на смысл часто неверно толкуемых пушкинских определений, обратившись к собственному его словарю.[557] «Жизнь Грибоедова, – отмечает Пушкин, – была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств». Что это – опять намек на знаменитую «дуэль четверых», вследствие которой «даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении»? Но читаем у Пушкина: «пылкость тогдашних чувствований» (XI, 267) (о молодежи конца 1810-х годов); «чувствительный и пылкий Радищев» (XII, 34), «пылкой его души» (XII, 79) (о молодом Вольтере). Как видим, во всех этих случаях «пылкость» – синоним оппозиционности, вольнолюбия. А «обстоятельства» – к тому же «могучие»? О «силе обстоятельств» Пушкин вспоминал обычно в связи с историческими судьбами тех или иных явлений: «два обстоятельства имели решительное действие на дух европейской поэзии: нашествие мавров и крестовые походы» (XI, 37). В официальной записке «О народном воспитании», давая свое объяснение декабристского заговора, Пушкин говорит: «Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий» (XI, 43) – и далее процитирует царский манифест, где было упомянуто о «своевольстве мыслей, источнике буйных страстей».

Так мы находим точные ориентиры для толкования ключевой фразы в пушкинской характеристике Грибоедова – как иначе мог бы сказать он о его аресте в 1826 году по подозрению в принадлежности к тайному обществу? А сказать об этом в «Путешествии в Арзрум» было просто необходимо! Вспомним, что напечатано оно в первом томе «Современника», открывавшемся стихотворением «Пир Петра Первого»,[558] которое было отважным призывом о «милости к падшим». Тема эта варьировалась и в других материалах журнала, прежде всего в «Путешествии в Арзрум», где впервые в русской литературе были названы – пусть иногда только их инициалами! – осужденные декабристы.

В том же ключе прочитывается и несколько неожиданное определение качества грибоедовского ума – «его озлобленный ум» (ср. контрастные, смежные воспоминания о «меланхолическом характере» и «добродушии»). В словаре Пушкина этот эпитет также имел вполне определенное наполнение. «Я был озлоблен, он угрюм», – сравнивал себя с героем автор «Евгения Онегина», а позже вспоминал два-три романа, «в которых отразился век и современный человек (…) с его озлобленным умом, кипящим в действии пустом». Тот же эпитет в пушкинском определении: