В отличие от абсолютно добрых мятежных ангелов из «Неба и земли», Сатана у Маклейн предстает жестоким любовником — именно таким, о каком она и мечтает. На его вопрос: «Чего ты хочешь от меня, малышка Маклейн?» — она отвечает так: «Бей меня, жги меня, поглощай меня горячей любовью, тряси меня изо всех сил, обнимай меня крепко-крепко, сжимай меня в своих сильных, стальных объятьях, целуй меня дивными обжигающими поцелуями — страстно прижми свои губы к моим, и тогда наши души встретятся в мучительной для меня радости!»[2041] А еще она просит его: «Будь со мной груб и жесток»[2042]. Халверсон замечает, что это просто легкомысленный диалог — «пародийное изображение садомазохизма»[2043]. Но мы бы предположили, что не только: это еще и отказ следовать «хорошим манерам» и делать вид, будто женщинам совершенно чужды буйные любовные страсти. Как таковой, этот отказ — часть общего замысла Маклейн, задумавшей растоптать правила, которые диктуют женщине, как себя вести и чего желать.
«Иногда он воплощается»: переосмысление Сатаны как смертного мужчины
«Иногда он воплощается»: переосмысление Сатаны как смертного мужчины
В одном месте Маклейн благовоспитанно замечает: «Я стараюсь всегда отдать Дьяволу должное — особенно в этом Портрете». Так каков же он, ее Сатана?
Я никогда не воображаю себе Дьявола этим ужасным созданием в красном трико, с раздвоенными копытами, хвостом и двузубыми вилами. Он представляется мне чрезвычайно привлекательным, сильным, волевым, в обычной одежде, — скорее, как мужчина, в которого можно без остатка, безумно влюбиться. Пожалуй, я верю, что иногда он воплощается[2044].
Это двусмысленное место, похоже, послужило основой для объяснения, представленного в статьях, которые были написаны через несколько после выхода книги, и, по-видимому, нацеленного на то, чтобы свести все взывания Маклейн к Сатане к обычной аллегории, скрывающей совершенно земные отношения со смертным мужчиной. Легко понять, почему некоторым пришлось по душе именно такое объяснение. Подобное прочтение, по сути, отменявшее всякий «сатанизм», сразу же отметало много неприятных вопросов, которые всколыхнула Маклейн, метафорически используя образ Люцифера в целях культурной критики. Кроме того, ее книга становилась более приемлемой для массового вкуса, если влечение к Сатане можно было толковать как аллегорию совершенно обычного томления по «прекрасному принцу» — пусть и коварному. Сама Маклейн тоже сыграла определенную роль в этом процессе — возможно, из конъюнктурных соображений: наверное, она подумала, что книга будет иметь еще больший коммерческий успех, если удастся сгладить некоторые чересчур острые углы. Не исключено также, что на нее могли давить и интервьюеры, желавшие, чтобы она предложила более «разумное» объяснение своего пристрастия к дьяволу, — или, может быть, ей самой надоело, что пресса зациклилась на этой теме. Что бы за этим ни стояло, в интервью, которое Маклейн дала 13 июля 1902 года репортеру