Размах злоупотреблений и различных нарушений, вскрытых в ходе проведения политики гласности, удивил и даже напугал Горбачева. Партийные лидеры зачастую просто не

знали о них, поскольку были защищены от тех трудностей, с которыми рядовые советские граждане были вынуждены сталкиваться ежедневно. Эти руководители разбирались лишь в вопросах, относящихся к сфере их непосредственной компетенции. На встречах с трудовыми коллективами в Куйбышеве (Самаре) и Тольятти — двух типичных промышленных городах — Горбачев обнаружил, что рабочие с энтузиазмом приветствуют предлагаемые им реформы, в то время как отношение к ним партийно-хозяйственного актива было сдержанным и прохладным. Позднее он говорил об этом так: «Мое желание выяснить истинное положение дел явно не устраивало местных начальников. Беседы напрямую с людьми настолько выводили некоторых из равновесия, что они пытались бестактно вмешиваться». Даже в своем родном Ставропольском крае, которым он руководил в течение многих лет, он видел, что «вроде бы никто не против перестройки, все за, но... ничего не меняется»^{447}. В 1986 г. на встрече с писателями он говорил о том, что борется «против хозяйственников, против министерских и партийных чиновников... которые не желают расставаться... со своими привилегиями». Он даже говорил о некоторых преимуществах, которые дало бы существование в стране политической оппозиции^{448}. Когда он начал привлекать к поддержке своей борьбы писателей и интеллигенцию, гласность настолько расширила границы, что в конечном итоге вышла из-под контроля, поскольку теперь ее защитники имели огромный источник, где они могли практически без ограничений черпать идеи и «информацию к размышлению».

Взрыв на Чернобыльской АЭС, произошедший в апреле 1986 г., возможно, более, чем какое-либо другое событие, взволновал общественное мнение, показав людям, какую угрозу для страны и ее населения могут представлять безответственность и некомпетентность руководителей. По словам Горбачева: «Чернобыль высветил многие болезни нашей системы в целом. В этой драме сошлось все, что накапливалось годами: сокрытие (замалчивание) чрезвычайных происшествий и негативных процессов, безответственность и беспечность, работа спустя рукава, повальное пьянство»^{449}.

В первые дни после катастрофы реакция властей была традиционной — отрицание и сокрытие фактов. Это происходило потому, что Горбачев, возможно, еще сам не осознавал всю серьезность произошедшего. Через две недели все изменилось, и после этого процесс перестройки пошел по новому и совершенно неожиданному пути^{450}. Горбачев провел кадровые перестановки, обеспечившие более широкие возможности для свободы слова и идей. Среди важнейших из них были: назначение Виталия Коротича главным редактором популярного журнала «Огонек», Егора Яковлева — главным редактором не менее популярной газеты «Московские новости», а Сергея Залыгина и Григория Бакланова соответственно главными редакторами журналов «Новый мир» и «Знамя». Своего пика политика «персонифицированной гласности» достигла в декабре 1986 г., когда из ссылки в Горьком был возвращен Андрей Сахаров и ему было предоставлено полное право на выражение всех его идей и взглядов. Горбачев приветствовал поддержку Сахаровым «нового мышления» во внешней политике и, в свою очередь, был готов принять некоторую долю критики в свой адрес. После этого многие «узники совести», осужденные за поддержку прав человека, были выпущены из тюрем и лагерей на свободу.