Получив известия о расстреле царской фамилии, М. О. Меньшиков записал в дневнике: «…не мы, монархисты, изменники ему, а он нам. Можно ли быть верным взаимному обязательству, к-рое разорвано одной стороной? Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намеке на свержение сами отказываются от престола? Точно престол – кресло в опере, к-рое можно передать желающим… Тот, кто с таким малодушием отказался от власти, конечно, недостоин ее. Я действительно верил в русскую монархию, пока оставалась хоть слабая надежда на ее подъем… Мы все республиканцы поневоле, как были монархистами поневоле. Мы нуждаемся в твердой власти, а каков ее будет титул – не все ли равно?»[551]. Этой записью сказано много, в первую очередь о попытке оправдать собственную реакцию в марте 1917 г., свои статьи в «Новом времени»[552], которые не помогли ему, впрочем, сохранить место в редакции (стремительно избавившейся от журналиста, стараясь такой ценой сохранить газету). Правые в это время продемонстрировали, что у них уже нет убеждений, взаимно обвиняя друг друга в отсутствии таковых (преимущественно в дневниках и письмах – за невозможностью печататься). Монархистов в марте 1917 г. не осталось – они появятся после, но в момент революции в интеллектуальном пространстве не оказалось практически ни одного защитника монархии. На смену им пришли давно вызревавшие желания диктатуры, распространенные среди правых со времен революции 1905 г., отношение к существующей династии (за исключением для некоторых фигуры великого князя Николая Николаевича) как неспособной дать подобное лицо[553]. Династия воспринималась уже скорее как дискредитирующая правое дело. Тихомиров писал в дневнике 2 марта 1917 г., повторяя расхожие обвинения и подозрения в адрес монархии:

«Угрожает страшная Германия, а мы по уши сидели в измене, самой несомненной [выд. мной. – А Т.]. Этот переворот должна бы была сделать сама династия, если бы в ней сколько-нибудь осталось живой нравственной силы. Но – наличность условий привела к иному исходу. Теперь дай Бог, чтобы правительство, раз оно возникло, осталось прочным. Известия как будто обещают это. Перечитываю газеты, целых три. Крушение рисуется головокружительное. Прямо – всеобщее присоединение к Временному Правительству. […] Телефонировали в Посад[554], спросить – не послать ли им газет? Оказывается – есть, и обе, Катя и Надя[555] – в полном восторге. Надя кричит по телефону – “Поздравляю с переворотом” [выд. мной. – А. Т.]. Действительно, – ужасная была власть»[556].