— Не дразни меня, Богдане. Собирайся и прокатись к жинке. Что там за ангина? Никому не будем говорить о нашем разговоре,— пошутил Рамодан.— Я и сам не пойму, нюни тут аль просто человечье, что ничем не заглушишь.

Голубой столбик термометра, прибитого к фасадной двери, показывал тридцать шесть градусов. Пальто, пуговицы, воротник и шапка покрылись сединой. Снег со скрипом ложился зубчатой линией за автомобилем.

Дубенко сидел за рулем. Ему казалось — путь к больнице очень далек, подъем к городу труден и слишком медленно идет машина.

Знакомые обледенелые львы, бетонные ступеньки. Он сбросил пальто у раздевалки, отряхнул унты.

— Вы куда? — нерешительно спросила его няня.

— Туда. Дайте халат.

Женщина машинально выполнила его приказание. Тесемки завязал на ходу.

На площадке ему встретилась больная — тогда она лежала рядом с женой.

— Где Валя?— спросил он.— В какой палате?

— Вон в той,— указала она,— вторая дверь от комнаты профессора. Валя как раз возле двери, но к ней нельзя. Вообще нельзя никому в ту палату.

— Спасибо.— Богдан не слушал больше ее.

Он быстро шел по коридору. Его никто не останавливал, вероятно, у него было очень решительное лицо. Он мог оттолкнуть любого, кто преградил бы путь к ней. Ему казалось, что он слишком доверил всем, забыл про нее и теперь будет наказан за свое невнимание. Ведь не видел ее со дня операции, собственными глазами не удостоверился. А может быть, ее нет... Вторая дверь — так сказала женщина. Остановился. Десяток кроватей, и на них больные с серыми лицами.

— Нет... ее нет,— прошептал он.

Следующая дверь... Она... она лежала невдалеке от двери, и они встретились взглядами. Богдан бросился к ней, припал к изголовью. Валя не могла повернуть головы, а только смотрела на него испуганными глазами. Ведь сюда пускают только когда больной очень плохо. Эта мысль пришла в ее сознание и испугала.

— Как ты попал сюда, Богдан?

— Прорвался, никто не видел,— шептал он, целуя ее мокрый лоб, ощущая росинки пота на ее коже,— прорвался по-партизански.

— Хорошо,— она слабо улыбнулась.

Мелкая испарина выступила на лице. Валя была рада его приходу, но очень страдала.

— Мне только что поставили банки. Температура тридцать восемь и пять...

Он встал на колени, взял ее руку, гладил ее и шептал бессвязные слова утешения и их общей радости. Он говорил о первых наших победах, о будущем страны. Может быть, он сообщал ненужное, но он хотел успокоить ее. Богдан знал одно — болезнь должна уступить, когда кругом будет хорошо, когда Валя почувствует, что выздоровление возвратит ее в мир прежний, что снова будет семья, дом.