Заняв летом 2011 г. пост первого заместителя госсекретаря, я стал чаще посещать Токио и Сеул, в частности, для участия в трехсторонних встречах с этими нашими важнейшими союзниками, исторические противоречия между которыми иногда мешали совместной работе, связанной с общими опасениями по поводу ядерных устремлений КНДР и усилением роли Китая. Я не принимал непосредственного участия в наших спорадических дипломатических усилиях в области налаживания отношений с Северной Кореей, но разделял разочарование коллег в связи с бесплодностью шестисторонних переговоров по ядерной программе КНДР, невозможностью наладить серьезный канал секретной связи с северными корейцами и безуспешными попытками начать секретные стратегические переговоры с Китаем о будущем Корейского полуострова. Призрачные надежды на преодоление этих трудностей давала концепция «стратегического терпения», но она, по сути, только ограничивала возможность стратегического выбора и в долгосрочной перспективе усиливала нетерпение всех сторон – особенно после того, как в 2012 г. Ким Чен Ын унаследовал пост своего отца.

После 2011 г. я стал более активно и непосредственно участвовать в развитии отношений между США с Китаем. Став преемником Джеймса Стайнберга, я возглавлял американскую делегацию на проходящем каждые полгода американо-китайском Стратегическом диалоге по ядерной безопасности. В этих встречах участвовали дипломаты, высокопоставленные военные и сотрудники спецслужб. Для китайской стороны это иногда создавало определенные трудности. В состав делегации, которую возглавлял мой коллега из министерства иностранных дел Китая Чжан Есюй, входили несколько генералов Народно-освободительной армии Китая и руководителей служб безопасности. Когда они сидели рядом друг с другом, на их лицах было написано только одно: желание поскорее покинуть помещение.

Обмен дипломатическими заявлениями чаще всего был отнюдь не забавой. Как-то раз мы без перерыва просидели семь часов, излагая и обсуждая имеющуюся у нас секретную информацию о том, что китайские государственные институты, включая Народно-освободительную армию Китая, занимаются коммерческом кибершпионажем. Китайцы все отрицали. Но в широком смысле в самой постановке вопроса заключалось некое внутреннее противоречие, вызывающее когнитивный диссонанс. Китайцы, по крайней мере в то время, считали проводимую нами границу между шпионажем в целях национальной безопасности и кибершпионажем для получения коммерческих преимуществ искусственной. По их представлению, государство должно было использовать любые имеющиеся в его распоряжении средства для получения преимуществ – не важно, политических или экономических. Мы подчеркивали, что будем решительно отстаивать различия между этими видам шпионажа, и тоже показывали зубы. После того, как множество предъявленных конкретных доказательств ни в чем не убедило китайцев, а опасения президента США были отклонены или проигнорированы, мы объявили о возбуждении уголовных дел против нескольких китайских сотрудников спецслужб. Вероятность того, что эти люди когда-либо предстали бы перед американским судом, была нулевой, но мы таким образом выразили нашу позицию, и китайцы в конечном счете в целом согласились с нами, значительно сократив масштабы киберкраж коммерческой информации.