Несомненно, на решение Трумэна повлияли политические соображения. Приближались выборы, и решающую роль при этом могло сыграть голосование в крупных городах. Президент, вероятно, учитывал и то, что должен опередить действия Москвы. Ведь Советскому Союзу, который, как предполагалось, должен был немедленно признать Израиль (это случилось через два дня), нельзя было предоставлять монопольное право на благодарность еврейского народа. Однако нельзя недооценивать и личного упорства и настойчивости Трумэна. Позже он писал: “Мне сказали, что для некоторых руководителей Государственного департамента [мое] решение было сюрпризом. Этого не произошло бы, если бы они последовательно поддерживали мою политику… Я хотел продемонстрировать, что за внешнеполитический курс отвечает президент Соединенных Штатов, а не второй и третий эшелоны Государственного департамента”. Наконец, на решение о признании еврейского государства повлияло сочувствие президента к лишенному поддержки маленькому народу — это сочувствие проявилось и раньше, когда решалась проблема беженцев. Бен-Гурион, встретившийся с Трумэном через несколько лет, когда оба государственных деятеля еще занимали свои посты, рассказал следующее:

“Во время нашей последней встречи после очень интересной беседы, когда он уже собирался уходить, — это было в номере нью-йоркской гостиницы, — я сказал ему, что как иностранец не могу судить о том, какое место он займет в истории Америки, но что благодаря его помощи нам, благодаря его постоянному сочувствию нашим задачам в Израиле, его отважному решению незамедлительно признать наше новое государство и неуклонной поддержке в еврейской истории имя [Трумэна] сохранится навеки. Когда я сказал это, на глазах у него выступили слезы. Он попрощался со мной, но слезы эти еще не просохли. Мне редко приходилось видеть, чтобы человек был так растроган. Я попытался задержать его на несколько минут, чтобы он справился со своим волнением, — ведь я знал, что в коридоре гостиницы его ждут фотографы и журналисты. Он ушел. Чуть позже я тоже вышел. Ко мне подошел корреспондент и спросил: “Почему президент Трумэн плакал, когда уходил от вас?””

“Во время нашей последней встречи после очень интересной беседы, когда он уже собирался уходить, — это было в номере нью-йоркской гостиницы, — я сказал ему, что как иностранец не могу судить о том, какое место он займет в истории Америки, но что благодаря его помощи нам, благодаря его постоянному сочувствию нашим задачам в Израиле, его отважному решению незамедлительно признать наше новое государство и неуклонной поддержке в еврейской истории имя [Трумэна] сохранится навеки. Когда я сказал это, на глазах у него выступили слезы. Он попрощался со мной, но слезы эти еще не просохли. Мне редко приходилось видеть, чтобы человек был так растроган. Я попытался задержать его на несколько минут, чтобы он справился со своим волнением, — ведь я знал, что в коридоре гостиницы его ждут фотографы и журналисты. Он ушел. Чуть позже я тоже вышел. Ко мне подошел корреспондент и спросил: “Почему президент Трумэн плакал, когда уходил от вас?””