Лучше десяти виновным избежать наказания, чем страдать одному невиновному.

Лучше десяти виновным избежать наказания, чем страдать одному невиновному.

Со стороны, впрочем, можно рассуждать более трезво. Задаваясь вопросом о том, в каком обществе мы хотим жить, сможем ли мы смириться с наложением самого страшного наказания – пожизненного лишения свободы – на людей, которые, как мы считаем, теоретически могут вполне оказаться совершенно невиновными? Каким бы произволом со стороны государства было бы вводить наказуемые пожизненным сроком уголовные преступления, зная при этом, что любой гражданин может быть осужден на основании «возможно совершил», а не «точно совершил»?

Уголовное право, следует помнить, – это высшая форма поиска возмездия для предполагаемых жертв преступлений. Но она не единственная. Для потерпевших, которым было отказано в правосудии в уголовном суде, остаются и другие – конечно, менее значительные – пути его поиска. Гражданские иски о возмещении материального и морального ущерба, в которых стандарты доказывания ниже, а наказание сугубо финансовое, могут показаться недостаточной мерой, однако такая возможность всегда имеется. Никаких альтернатив для ошибочно осужденных, с другой стороны, не бывает.

Если человечество не будет делать все возможное, чтобы избежать осуждения невиновных со всеми вытекающими, необратимыми последствиями, то это может привести к тому, что было так удачно, на мой взгляд, выражено словами Джона Адамса в начале главы. Именно поэтому мы так почитаем презумпцию невиновности, именно поэтому в случае столкновения интересов система должна действовать в угоду обвиняемому.

Что наконец снова возвращает нас к Джею. А также к тому, почему, какими бы ни были мои личные взгляды, каким бы ударом этот судебный процесс ни стал для его семьи, я действительно полагаю, что правосудие свершилось. Судебный процесс, равно как и вынесенный вердикт, были справедливы. Будь даже у меня право его судить – а его у меня нет и быть не должно, – стал бы я заявлять о том, что уверен в его вине без малейших сомнений? Не думаю. До каких стандартов уверенности я бы ни был готов опуститься, их будет недостаточно. И если бы в самых гнусных преступлениях обвинили меня, то мне не стало бы легче спать на верхней койке в своей камере от мысли о том, что двенадцать незнакомых человек, которые не знали обо мне ровным счетом ничего, помимо сказанного в суде, решили, что я мог сделать или, вероятно, сделал то, в чем меня обвиняли. Будь у них хоть малейшие сомнения в моей вине, я бы определенно хотел, чтобы они зачлись в мою пользу.