— Зачем так много, — усмехнулся Валерий, — и так их здесь не обойдешь.

— А я вот что тебе скажу, — опять нисколько не обидевшись, ответил Флавий. — В двадцатипятилетнюю годовщину Бородино еще присутствовали ветераны, а к столетию никого уже не было. Теперь прикинь насчет Великой Отечественной. Который нынче год на дворе?

И то, с какой озадаченностью он об этом сказал, с какой душевностью произносил имена-отчества военачальников двух войн, снова вернуло Алексея к странной мысли о том, что человек этот стал заведующим отделом поля не просто по приказу директора Бородинского музея, а по рекомендации оттуда, из прошлого века, по настоянию солдат и офицеров, павших при Бородино, лично его знавших и уверенных, что он сделает все от него зависящее для сохранения памяти.

Солнце висело теперь справа — багровое, тяжелое, и уже без труда, глядя только на прямые, падающие от деревьев тени, можно было видеть, откуда, с какой стороны в 1812 году наступали французы, а, в 1941 — немцы.

Когда в притуманенной лощине они обходили коровье стадо, Алексей подумал, что такие же буренки с мычанием брели тогда от полыхавшей деревни и тот же запах парного молока втекал в сернистую затхлость селитры, вползавший сюда с Багратионовских флешей. И рябины все так же рдели сочными, кровяными гроздьями над плетнями. Мякиной и сухой спелостью зерна повеяло на них от сарая, возле которого молотили пшеницу. И кто знает, не приходилась ли вон та, с любопытством глянувшая на них из-под надвинутого на лоб платка девушка праправнучкой какому-нибудь гренадеру… В налитой, здоровой спелости пшеницы было что-то и от нее, гибко перегнувшейся к молотилке с полным золотистых колосьев снопом.

Они остановились возле овражка, как бы углом огибающего поросшую насыпь. Росной сизостью уже подернуло траву.

— Правая Багратионовская флешь, — сказал Флавий и повел их дальше, хотя Алексей так и не понял ни конфигурации, ни расположения укреплений. — На левой виднее, — пояснил Флавий.

Нырнув в чугунную калитку, они прошли по булыжниковому двору старинного монастыря и сразу же за полуразрушенной, обвалившейся стеной увидели широкую поляну, за которой синел уже совершенно сумеречный лес.

Наверное, это и был тот самый Утицкий лес, через который в седьмую по счету атаку двинулись колонны Жюно.

— Сражению было уже шесть часов, — проговорил Флавий, — потери были велики, а цель французами не достигнута. Пехотные полки Брестский, Рязанский, Минский и Кременчугский бросились на колонны Жюно, перекололи их штыками и удержали означенный лес за собою. — Он поднялся на холм, постоял, вглядываясь вперед и что-то припоминая, и показал на ровную поляну с густой, как на футбольном поле, травой: — Вот смотрите. Квадратный километр — не больше? А на этой поляне сражались десятки тысяч людей… Пешие, конные, артиллеристы обеих сторон перемешались. Где-то здесь ранило Багратиона.