А сумерки все сгущались, и в наплывающих прядях тумана поле внизу седело на глазах. Флавий, опять о чем-то вспомнив, встревоженно шагнул влево, потом вправо и, согнувшись, начал шарить руками по краю ямы.

— Вот она, здесь! — облегченно вырвалось у него. — А я думал, куда делась! — И он провел рукавом по мраморной, едва заметной в траве плите! — Это же наблюдательный пункт капитана Щербакова. Тоже бы памятник надо, а пока что доска…

Значит, и здесь прошлась Великая Отечественная?

По дороге к Семеновскому они шли почти уже в подпой темноте. Слева, чуть сзади, тускло щурились им вслед огоньки деревни Шевардино. И, оглядываясь на них, Алексей подумал о том, что, наверное, и тогда, вот так же всматривались в ночь воспаленные глаза деревни. И на том месте, где они сейчас шли, тысячи людей лежали мертвыми. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Пахло странной кислотой селитры и крови… Алексей опять думал словами Толстого. Темнота скрыла, утопила сегодняшнее, и брезжущие вдалеке огоньки казались ему огоньками тех изб, и как тогда дышал холодком туман, и звезды того сентября — ясные, крупные, спелые — проступали на том же небе. И как тогда серебряный ковш Большой Медведицы все черпал и черпал из неисчерпаемой вечности…

Все было то же, они шагали втроем по прошлому, впереди, невидимый, покашливал Флавий, сзади, возвращая к реальности, канючил Валерий: жаловался, что опаздывают на последнюю электричку. Они шли по мокрой траве самой низины, когда Флавий вдруг остановился и рукой показал вверх: смотрите. Алексей поднял голову… Справа и слева в звездном свечении неба, над окутавшим землю сумраком, расправив крылья, парили орлы. Они зависли над Бородинским полем в гордом полете славы, и казались живыми, трепещущими их сильные каменные крылья.

Ну да, гранитные столбы поглотил мрак, и видны были только могучие птицы.

— Они всегда взлетают над полем на ночь, — серьезно заметил Флавий.

На окраине Семеновского, возле одного из домов, он попросил подождать и через несколько минут вернулся с миской, полной слив.

— Запасайтесь на дорогу, гренадеры, — сказал он совсем уже по-дружески. И еще долго стоял с ними, пока не подошел автобус. В желтом свете фар последний раз мелькнуло его растерянное лицо, а когда он исчез в темноте, Алексей ощутил грусть, как при расставании с самим близким и родным человеком.

— А он ничего мужик, — засовывая в рот одну сливу за другой, проговорил повеселевший Валерий.

У Кутузовского кургана им надо было пересесть на другой автобус, и они опять остались в темноте. Теперь один-единственный, но, быть может, самый крупный бронзовый орел парил над их головами.