— Я думал, ты решила пробыть в душе до Рождества. Еще чуть и зашел бы сам. Иди сюда.

— Ларс, я… я сейчас оденусь!

— Вот еще! Мне, конечно, нравится тебя раздевать, но это вовсе не обязательно.

Его рука уже притянула меня вплотную, глаза заглянули в глаза.

— Я решил долго не ждать обещанного, чтобы у тебя не было времени передумать.

Даже если бы я намеревалась возразить, возможности не было, потому что мои губы оказались в плену его губ. Поцелуй, конечно, безумно хорош, но наблюдалось некоторое несоответствие: я всего лишь обмотана полотенцем, и достаточно неловкого движения, чтобы оно упало, а он в джинсах и рубашке, пусть даже расстегнутой на груди.

Ларс видно подумал о том же.

— Линн, черт, что у тебя были за учителя?! Тебе не приходит в голову раздеть меня?

Он угадал мое желание, но сдаваться я не собиралась, расстегивая оставшиеся пуговицы рубашки, пробормотала:

— Никаких учителей…

— Тогда учись у меня. Смелей.

Ах, ты так?! Я, может, и не занималась раздеванием мужчин, но в кино такое видела. Забыв об опасности остаться голышом, я демонстративно медленно стащила с Ларса рубашку. Его уверенный вид куда-то подевался, даже зрачки расширились от волнения, а дыхание явно сбилось. Ага! Я тоже кое-что могу.

Мои руки пробежали по его торсу, задержались на квадратиках брюшного пресса, взялись за пуговицу джинсов.

— Линн…

Я поняла, что надо поторопиться, потому что и сама не способна играть дальше.

До постели мы не добрались, потому что к тому времени, когда я, наконец, справилась с молнией его джинсов, терпеть не по силам было уже обоим.

Никогда не могла понять, как можно заниматься сексом стоя, практически на весу. Это же страшно неудобно! Но теперь поняла, что с любимым человеком неудобно не бывает, о любых неудобствах забываешь, потому что все поглощает страсть.

О чем можно думать, если бешенный стук сердец заглушает все звуки, дыхание сбивается, одновременно становясь более глубоким и редким, кажется, остался только вдох без выдоха, вдох быстрый, словно последний в жизни. Наши ритмы, наше сердцебиение и дыхание сливаются, мы снова становимся единым целым, кажется, еще чуть, и я взлечу.

На сей раз я не кричала, но так впилась в плечо Ларса пальцами и даже зубами, что остался след. Но застонал он не от боли, вернее, от нее, но это была боль сладострастия.

Когда все кончилось, Ларс медленно опустил меня на ноги и некоторое время мы стояли, тяжело дыша, обессиленные, оглушенные собственной страстью.