– Когда-то я много размышлял над природой человеческой жестокости, над тем, почему одни становятся преступниками, а другие святыми. Мне кажется, у людей плохого и хорошего изначально поровну, но одни позволяют брать верх черному, другие – белому. На счастье человечества, ни то ни другое окончательно верх не берет.

– Даг, что ты радуешься невозможности превосходства черного, я понимаю, но почему белое нет?

– Земля не рай, если бы подавляющее большинство было святыми, всего несколько монстров могли бы просто загнать этих святых в резервации и взять власть над миром в свои руки.

– Святые не обязательно беспомощные.

– Нет, но белые и пушистые обычно верят в исключительную порядочность и незлобивость всех остальных, а это ошибка. Нет, это хорошо, что люди разные… А для борьбы с монстрами есть мы, не белые и не пушистые, очень даже грешные, потому у меня рука не дрогнет пристрелить мерзавца, который выжигал тавро на человеческом теле.

– Все равно как-то не верится, что за вот этими мирными фасадами кроется такое…

– Во-первых, не за всеми, а только за некоторыми, и их немного. Во-вторых, такое зло, прикрытое благополучной, мирной жизнью, самое страшное именно из-за фасада. Но мы справимся.

– Даг, ты только не думай, что все, кто занимается БДСМ, монстры. Даже не так, те, кто им занимается, как раз не монстры, потому что в Теме все сугубо добровольно и безопасность на первом месте. Все, что за этими пределами, одновременно за пределами самой Темы. Топ никогда не исполосует свою сабу так, чтобы у нее полосами слезла кожа на спине. Все зверства вне Темы.

– Ты так заступаешься за бэдээсэмщиков, что завидно становится.

– Просто не хочу, чтобы нормальных людей из Темы смешивали с этими уродами.

– Но выросли-то они из БДСМ?

– Нет, нельзя же любого, кто взял в руки плеть, считать причастным к Теме.

– Все равно это извращение, Фрида. Любое причинение боли, даже с согласия жертвы, есть извращение.

– Это потому, что ты никогда не был в Теме… Пока на себе не испытаешь, не поймешь, что иногда боль становится просто искуплением, освобождением чего-то внутри.

Даг сокрушенно помотал головой:

– Нет, Фрида, все эти рассуждения не по мне.

Между ними словно пробежал холодок, обоим было неприятно, потому что из непонимания ничего хорошего никогда не рождалось.

Вангер честно пытался представить себе боль как искупление, но если понять мучения Христа ради всего человечества еще как-то получалось, то мучиться людям, у которых жизнь, «в общем-то», нормальная и человечество подвига от них не ждет, осознать не удавалось. Может, не припекло?