Так оно после и вышло, после долгой поездки на автомобиле и разменянной нашей работы оксфордской в Германии — козни против меня и обнаружились...

Стало мне очень грустно, и опять вижу сон, будто с другом мы вместе книгу пишем научно-популярную. И так странно, ловко все и чудно оформление ложится — блеск! И все тайны разъясняем одним способом, одной основой. Сама же книга про человека и его устройство, и все-все, и оккультизм, и телепатии и прочие телекинезисы и гипнозы — все исходя из одного простого начала выводим. В особенности ярко вижу одну картинку, так и лезла она мне на глаза, картинка иллюстрировала ложный облик устройства человека в виде человека внутри человека. И говорилось в книге, что такое представление — ложное, что человека внутри человека быть не должно...

Эх, думаю, как же мне оборониться, а не вышло. Продал меня друг! Даже не совсем намеренно, а так, вроде бы уступил. Как в очередной раз его отец начал про меня разговор, мой друг и сказал:

-- Подожди,— говорит,— отец. Он и сам скоро уберется!

Старый хитрец так и встрепенулся. Вскинул на сына глазки.

— Нечего ждать! — сказал.

И в тот же день, видно, куда следует про меня доложил! Узнали Охранники Жизни про то, что возле самого выхода я стою. Про мое намерение спастись и выбраться к свободе они, да и все вокруг, знали, конечно, давно. Только мало ли чего болтает человек? Намерениям не больно доверяют. Другое дело, когда такой человек сообщает достоверно, что взаправду может вот-вот уйти, выбраться и стать недосягаемым. В этом случае, конечно, принимают меры.

Скоро даже очень я почувствовал, чего стоит дружеское предательство. Прорвался я в одну из ближайших ночей в сознание. Отчетливо и резко все вокруг обозначилось. Во сне другие законы освещения и взгляд вглубь иной: далекое и близкое одинаково смотрится в своих подробностях, так что дальнее может даже резче и отчетливей выступать, чем то, что вблизи. И свет такой особенный, дрожащий, от всякой точки струится во все стороны, а ничего не освещает, потому что теней нет. Всякий предмет своим собственным только светом лучится.

Гляжу я на руки свои, а они чужие, с линиями странными. Знаю, что никаких рук вовсе нет, что это всего лишь воображение играет, а все равно странно. Начинаю сосредотачиваться на подробностях ладоней — а руки не исчезают, не прозрачнеют, как им положено! Стал я руками бить по предметам поблизости, колол иголкой — стало больно, а ничего не изменилось. И не пробудился я, и руки не изменились. Как были, так остались: белые ладони, пальцы, скорее женские, чем мужские, и линии невероятные: две линии поперек, на всю ладошку. Линия судьбы длинная и с отростками, и линия жизни отдельно, длинная-предлинная... И понимаю я, что мне знак особый дается тем, что не исчезают руки под пристальным моим взглядом, упорствует привычная фигура яви. Я тогда не догадался, что это за знак такой мне был, только потом, очнувшись в явной жизни, понял, что не следовало мне предпринимать ничего в той грезе, раз тягость плоти упорствовала.