У родителей действительно есть права. И, позволяя ребенку их нарушать, они оказывают ему медвежью услугу. Понять разницу между отстаиванием своих прав и посягательством на права ребенка несложно. Отец, который поднимает шум из-за того, что сын взял его ружье, чтобы поохотиться на уток, но оставил его во дворе, где оно всю ночь мокло под дождем и пришло в негодность, имеет право высказать свое недовольство. Однако тот же отец не имеет права заставлять своего сына ходить в церковь, или покрасить забор на заднем дворе, или поступить в Йельский университет. Мать имеет право не разрешать своему семнадцатилетнему сыну ходить по только что вымытому ей полу в грязной обуви, но она не имеет права требовать, чтобы он убрался в своей комнате. Права имеют обе стороны, состоящие в отношениях, — родители и ребенок.

Наказание. Помню, когда мне было лет пятнадцать, я вернулся с охоты на уток и совершил самый непростительный грех, который только может совершить охотник. Я не разрядил ружье перед тем как положить его в машину. Меня учили не забывать об этом. Я всегда так делал. Я никогда раньше не забывал.

В тот день я ворвался в кухню с ружьем в руке, чтобы рассказать отцу о том, как прошла охота. Он стоял у раковины и чистил форель. Описывая свой удачный выстрел, я поднял ружье, прицелился в воображаемую утку, описал ружьем траекторию ее полета и нажал на курок. Выстрел оставил в стене рваную дыру, сантиметрах в десяти от головы моего отца. Я похолодел от ужаса.

Отец медленно повернулся, посмотрел на меня с грустью в глазах и молча вернулся к чистке рыбы. Он никогда не упоминал об этом инциденте. Но я до сих пор испытываю шок от того, что произошло, и не могу с уверенностью сказать, что я вынес из этого опыта. Конечно, я понял, что надо всегда разряжать оружие. Я понял, что надо соблюдать какие-то элементарные правила, потому что от этого зависит жизнь и смерть. Но что я вынес из молчания своего отца — в обстоятельствах, когда большинство взрослых взорвались бы от возмущения и гнева? Возможно, я вынес то, что не следует наказывать детей за нечаянные проступки, потому что дети сами знают, что поступили плохо, и это уже наказание.

Мой отец был очень мудрым человеком. Он понимал детей. Помню, однажды я завел с ним то, что считал серьезным разговором, чтобы прояснить один волнующий меня вопрос. К тому времени мне уже стукнуло сорок, но отец все еще был моим папой, а я — его маленьким мальчиком.

Он выглядел удивленным.

«У меня мало друзей, — объяснил я. — Меня считают чертовски умным, но таким же чертовски эгоцентричным, эгоистичным и грубым. Я не умею себя вести. Тебе следовало вытрясти из меня всю душу, когда я был щенком».