***

— Остается еще одна мелочь, — Андерсон был серьезен. — Я тебе не начальство, ни формально, ни по факту. Ты сама пришла к нам, и попросила помощи, а потом я собрался с духом — и попросил в ответ у тебя. Поэтому я просто отмечу тот момент, который ты, может быть, проглядела.

— «Молитва» подействует и на меня тоже, — ну вот, все-таки сказала я это слово. Чего уж там, терять все равно уже особо нечего. — И я перестану быть вампиром и стану просто человеком, после чего выполнение задания для меня серьезно осложнится.

Священник медленно кивнул.

— Из того, что ты сказала, я могу заключить, что этот риск ты уже просчитала, обдумала и признала игру стоящей свеч. Что ж, это радует — теперь мне и в самом деле кажется, что наши шансы неплохи. И все же… Я не твой командир, но обязан спросить — почему ты готова вот так, без раздумий и колебаний отказаться от вашей — греховной, еретической, но все же — вечной жизни, от всех возможностей, которые дает тебе «лилит»? Ты не религиозна, я это вижу, ты не ищешь покаяния и возможности смертью искупить свои прегрешения и ступить в райские кущи, значит, есть какая-то иная причина. Поделишься?

Я посмотрела в землю. Рассказывать о родителях, об убитом Саньке, о погибших из-за меня Вадиме с Никитой, о сотнях и тысячах ни в чем не повинных людей, которые просто хотели жить, а вместо этого лежат теперь в своей земле, не хотелось. А вот о штурмбанфюрере, и его уродах-единомышленниках, пришедших к нам в дом, чтобы доказать свою правоту и превосходство — отчего бы и нет?

— Видите ли, отче, — я впервые назвала его так, и священник ощутимо дернулся. — Причина на самом деле проста. Руди, как на него ни посмотри — чудовище. Старое, жестокое, самоуверенное и высокомерное. Теперь я знаю это точно.