— А почему вы решили, что этим займется он?! — спрашивать этого совершенно не следовало, но Лилиан разозлилась и не подумала.

— Потому, что солдатам куда проще помогать ему, чем мне. Четыреста лет набегов не забываются за полгода.

О том, что Лейс сам настоял на этом опасном прикрытии снедаемый стыдом за своего предателя, Лейф не сказал. Каждый решает за себя, за что ему биться.

В фургоне Лилиан приготовили хорошее место, постелив на мешки овчину и сделав из них что-то вроде кресла. Девушки и женщины в фургоне усадили ее и караван тронулся дальше. Говорить Лилиан не хотелось, плакать было нельзя, так что она продолжила тоскливо думать о том, в какой ситуации оказалась.

Это не прошло незамеченным.

— Госпожа. Пастер Воплер, помнится, говорил, что уныние — тяжкий грех?

— Пастер Воплер — нехотя ответила Лиля. — Много чего говорил, и немало из того называл грехом. Помнится, он еще не рекомендовал мужчинам и женщинам сидеть на одной лавке. А то греховно появляются дети…

— А у мужа и жены — тоже греховно? Или вот если, скажем, не сидеть?

— Это ты при следующей встрече у него самого спроси. Даже представить механизм такого затрудняюсь. Я ж не пастер…и, слава Альдонаю Милостивому, не Воплер! — буркнула в ответ Лилиан.

— Ну-у-у… если подумать… — задумчиво протянула Гудмунд.

Против воли, Лилиан заинтересовалась. И, уже услышав совершенно неприличное и весьма подробное предположение, фыркнула под общий хохот и поняла, что ее команда просто напросто веселит ее. Потому, что с их точки зрения жизнь шла своим чередом — и не следовало терять предводительницу из-за мелких житейских затруднений.

Следовало признать — веселит небезуспешно.

— Хэй, малявка, ну-ка отдай палку!

Здоровенный чернобородый мужик с третьего от кормы весла протянул руку к ее пике. Мири не успела даже задуматься, как стукнула его тыльником под локоть. Здоровый — значит медленный, говаривал сержант. Так и оказалось.

— Ух, черт мор… ской! — от неожиданности и боли в локте вирманин аж плюхнулся назад на скамью.

— У тебя одна есть, а этой ты сначала пользоваться выучись! — на вирманском это прозвучало еще нахальнее, и как-то двусмысленно. Вообще-то она имела в виду весло, чего они?