Подошедшая лань ткнулась склонённой головой мне в грудь. Удивительное, забытое с раннего детства тепло разлилось по телу. «У меня ведь только одно воспоминание и осталось — как ты стоишь над моей кроваткой», — я осторожно провёл тыльной стороной кисти по призрачной шее. — «Дожидаясь отца с дежурств, мама наверняка беседовала с тобой вечерами напролёт. Ты должна помнить о ней больше, чем я».

Мамино лицо я не запомнил — только голос. И вот эту светлую сущность. Об отце не осталось вообще ничего.

Патронус подняла голову и попыталась поймать мой взгляд. Я ответил, открывшись так, как обычно общаюсь с Ночью. В голове замелькали образы — с трудом, очень неясные и странные — такие же, как мои первые попытки наладить общение со своей «звёздной» совой. Я постарался проявить всю смекалку, стараясь понять, что мне хотят сказать.

Призрачным Защитникам для пребывания в нашей реальности нужна *опора*, в качестве которой выступает… хозяин или опекаемый, тут уж как посмотреть. Чем больше и теснее общается патронус со своей «опорой», тем лучше он ориентируется в нашем, довольно чуждом для него мире. И что-то мне подсказывает, что Снейп, удерживающий своего Защитника только в качестве вестового на побегушках, опорой служит неважной.

Стоило мне подумать о зельеваре, и моя собеседница, наконец, поймала нужную ассоциацию, за которую немедленно зацепилась. В воображении появился Снейп — моложе и здоровее себя сегодняшнего, но уже с такой же обречённостью в глазах. А ещё — очень знакомая, омерзительная структура печати на его запястье. Отблеск отчаянной просьбы на этой картине был излишним — я и так понял, чего от меня хотят.

А я ещё размышлял, оценит ли «здешний» грубиян избавление от неснимаемого ярма.

— «Ты права. Кто я такой, чтобы судить, достоин ли рабский невольник освобождения?» — Я вздохнул. — «До Йоля потерпишь? Мне нужно заслужить доверие замка, да и день подходящий. Не понимаю, как он вообще умудрился её на себя нацепить?»

Вопрос был риторический, но мне ответили. Образы замелькали быстрее. И хоть они теперь стали чуть реальнее, я всё ещё мало что в них понимал. Из немногого удалось разглядеть какой-то грязный паб, чьи-то выпученные глаза за линзами чудовищных диоптрий… Подозрительно знакомую бороду, платиновые обручи… Душные, полные отвратительного страха мутные собрания и… Последняя сцена вспыхнула чётко, но лучше бы я её не видел. Руки, прижимающие к груди ещё тёплое, но необратимо осиротевшее тело — и чёрное, утягивающее в бездну отчаяние, после которого не живут.