– Ты будешь биться честно? – донесся откуда-то издалека голос Юайса.
– Ты еще способен биться? – удивился Уайч. – Чатач, наш дружок хочет биться. А я хочу, дружок, чтобы ты сам проткнул себе горло. В противном случае мне придется снести тебе голову.
– Куда воткнуть ему еще одну стрелку? – подал голос Чатач.
– Гаота… – раздался вдруг сдавленный шепот Глумы. – Чем от тебя так воняет? Не шевелись. Медленно, очень медленно привстань.
– Так куда ему? – еще раз спросил Чатач.
– Давай, наверное, под лопатку, – предложил Уайч. – И вот тогда мы точно будем на равных…
Глума метнула нож из-под Гаоты, не вставая. Он вошел Чатачу точно в сонную артерию, вошел в плоть по рукоять, и уже умирая, Чатач успел выпустить стрелу, но не успел поднять руки, и его стрела пронзила его же ступню.
Юайс оперся рукой на рукоять лежащего меча, начал подниматься, но убийца уже летел к нему с вскинутым над головой клинком, поэтому Юайс развернулся, не выпрямляясь, пропустил Уайча мимо себя и все так же стоя на одном колене, стал вытирать платком лезвие меча.
Уайч пробежал шагов пять, остановился, опустил голову, посмотрел на расплывающееся по животу кровавое пятно, схватился за рассеченный бок и повалился навзничь, пуская изо рта кровавые пузыри.
– Фаса… – выдохнул Юайс шагнувшей к нему Гаоте. – Вытащи Фаса, прошу тебя.
Фас пришел в себя, когда Гаота уже почти уплыла в мягкую и теплую темноту. Последнее, что она услышала в тот день, был недоуменный вопрос высокого егеря:
– От тебя всегда так пахнет, когда ты занимаешься целительством?
Глава 29
Глава 29
Гаота открыла глаза в комнате Глумы. Нет, она смутно помнила, как выбиралась наружу из странного, словно приснившегося основания башни, помнила суетящегося Буила, и Юайса, который смотрел на нее, Гаоту, не отрываясь, и гордого пережитым Тьюва, и вознамерившегося, несмотря на протесты Глумы, срочно вымыться прямо во дворе замка Дойтена, и ладонь Фаса, который, покачиваясь, шел рядом с ней и держал ее за руку, когда Гаота уже лежала на повозке Транка. И помнила, как дурачок Амадан что-то лопотал у нее в ногах, подпрыгивая в нетерпении и время от времени выкрикивая: «Аска! Аска!» – словно хотел призвать племянницу трактирщика и рассказать ей о своем чудесном грузе. Она помнила и двор трактира, который за эти дни вдруг странным образом стал казаться ей родным, и испуганное лицо Тины, и улыбающееся – Иски, а потом стояла или сидела обнаженной в жестяном корыте, и добрые руки или той, или другой смывали с нее усталость, боль и еще что-то, что не давало дышать. А потом уснула и в долгом-долгом сне бродила по коридорам Приюта Окаянных, заглядывала во все кельи и всматривалась в лица наставников.