– Я не знаю, – развел руками Гантанас. – Не знаю, кто он. Не видел, как он наносил надпись. Не знаю такого оружия, которое может резать камень, как воск. И магии я тоже такой не знаю. И мысли об этом смотрителе не оставляют меня уже много лет. Понимаешь, иногда рядом с нами появляются посланники сущего. Возможно, они всегда рядом, но мы их просто не узнаем. Иногда они оказываются мудрецами-эсала, которым подчиняются все четыре стихии. Иногда мудрыми королями. Иногда хранителями наших городов. Иногда таинственными фирами, познавшими глубины магии. А иногда и просто нищими, которым вдруг открывается истина. Он могут копаться в дерьме, но при этом парить над нами, словно птицы. Мне кажется, что этот смотритель что-то вроде птицы. И мы для него просто муравьи.

– Просто муравьи, – повторил Тис. – Я бы хотел умереть, добравшись до того, что мне может помочь. До того, чего не было с собой у смотрителя.

– Какая разница, от какого инструмента умирать? – не понял Гантанас.

– Я хотел бы умереть, избавившись от этой боли, – сказал Тис. – А не умереть с нею в обнимку. А не от того, что я захлебнусь кровью, которую сам и пролью. Я хочу умереть, как моя мать. Как Мэтт. На Бейнской заветри. Она ведь знала, что умрет. Но думала только обо мне.

– А о чем думаешь ты? – спросил Гантанас.

– О многом, – пожал плечами Тис и дернулся от боли в плече. Боль уже была близко, она выбиралась из-под кровати и спускалась с потолка. И лицо Гантанаса уже кривилось от боли, которая захлестывала и его. – О Гаоте, о Капалле, о Сионе, которая меня спасла, о Дине, о Джоре, об Йоре, о Фаоле, которая вечно показывает язык. О Габе, которого я едва не убил. О Тиде. Обо всех. И о вас. Идите, вам больно. Только попросите, чтобы Айран ушел с верхнего яруса. Я хочу на воздух. Хочу побыть там один.

– Ты уверен? – поднялся на ноги Гантанас.

– Да, – кивнул Тис. – И вот еще, что я хотел спросить. Тогда, при встрече, смотритель проверял мои ладони. Ощупывал их. Зачем это?

Гантанас побледнел. Сначала Тису показалось, что его лицо стало серым, но серой была тень, набежавшая на солнце. Он побелел.

– Что он хотел найти? – спросил Тис.

Гантанас молчал.

– Я слышал слова матери, – с усилием произнес Тис. – Слышал ее разговор с отцом. О насилии, которое с ней учинили. Она сама не могла сказать, кто это сделал. Она спрашивала Глика об его брате, были ли у него шипы в основаниях ладони? Или же это какие-то особые наручи? Для пыток?

– Это другое, – наконец с усилием произнес Гантанас. – Это метка.

– Метка? – не понял Тис.

– В старых уложениях говорится, – глухо произнес Гантанас, – что как мы неразумные мошки перед лицом богов, так и боги словно мошки перед лицом всевышнего творца – созидающего и равнодушного, поскольку в той свободе, которую он дарил всякой твари, создавая ее, заложено и добро, и зло. И воздаяние настигает и тех, и других. Но если срок высших мира сего тысячи и тысячи лет, то воздаяние начинает приходить к ним еще при их жизни. И частью такого воздаяния являются метки. Шипы на ладонях одни из них. Но ими может быть одарен лишь бог. Это метки для богов, которые обращаются в злобных демонов.