Удару отозвалось тихое хмыканье. Макс Ковальски устроился довольно удобно для зрителя: со стопкой книг и банкой кофе под рукой. Неподалеку стоял наполненный кипятком чайник. Парик был снят и непочтительно валялся рядом с «До и после Альтау: две стороны истории Целестии».

— Оставь надежду привлечь внимание таким способом, — небрежно обронил Ковальски. — Незрелые девицы его явно не интересуют. А уж если говорить конкретно о тебе — это…

И он многозначительно приподнял брови, как бы говоря, что Дара — случай клинический.

— О ком это ты?

— Ну, конечно, — фыркнул Ковальски, показывая, что с ним в такие игры играть бесполезно. Он нетерпеливо пролистал книгу, которую читал («Семьдесят семь вопросов о нежити»), нашел место, на котором остановился, и углубился в чтение. По уши ушёл, и плевать ему было, что одна юная артемагиня хочет взглядом разможжить его об стенку.

— Что ты вообще понимаешь, — наконец фыркнула она, но не тронулась с места. Чайник с кипятком выразительно шевельнулся у локтя Макса, показывая ее напряжение.

— О, разумеется. Не имею ни малейшего понятия ни о чём в вашем радужном мирке. Ну, правда, я мужчина. Конечно, не как он, — он кивнул в сторону двери, из-за которой неслись звуки скандала, — самый лучший, единственный, неповторимый и чувствительный. Но все-таки.

— И что с того?

Макс перевернул страницу. Казалось, что он опять погрузился чтение и не собирается отвечать. Чайник нетерпеливо закачался, выпустил струйку пара, и Макс, не глядя, передвинул его подальше от себя.

— Ты ни разу не была на свидании, — монотонно проговорил он. — Тебя даже не приглашали, да что там, к тебе даже не клеились. Не спорю, у мужского пола разный вкус, кто-то заглядывается на…

— Богинь? — спрошено было с вызовом.

— А кто-то на брутальных девиц вроде Бестии, но есть одна категория, которую боятся все. Ты — странная. Никто не знает, что ты выкинешь в следующий момент. Ты ни с кем не разговариваешь, обычно отвечаешь на вопросы или говоришь по делу. Никто понятия не имеет, можешь ли ты вообще общаться с людьми, потому что вокруг тебя — сплошные вещи, а на уме — то ли артемагия, то ли непонятно что…

Он умолк и опять перевернул страницу, всем своим видом показывая, что говорить о прописных истинах ему скучно, а глава в книжке попалась интересная. Чайник больше не двигался, другие вещи — тоже. Дара теперь не смотрела на Макса, она рассматривала портрет на стене. Ради разнообразия, это был не портрет Солнечного Витязя, а портрет его сестры в молодости. Темноволосая, с аристократически правильными чертами лица, она рассеянно смотрела с картины, и даже в этой рассеянности было воплощение женственности.